Ход не по теории
© Леонтий Раковский
... В феврале 1915 года подпоручик Семёновского полка Михаил Тухачевский попал в плен к немцам. Трижды он бежал из плена, и все три раза неудачно. Но мысли о побеге не оставляли его...
Мы публикуем с некоторыми сокращениями главу из повести Л. Раковского «Михаил Тухачевский».
На этот раз упрямого русского беглеца отправили в самый строгий штрафной лагерь Ингольштадт в Баварии.
Хмурым осенним вечером последних дней октября Тухачевский шел с конвоиром с вокзала в лагерь военнопленных офицеров. Истомленный месячным полуголодным сидением в одиночке Оснабрюкской тюрьмы, измотанный долгой поездкой по железной дороге из Ганновера в Баварию, Михаил Николаевич шел, как пьяный.
И все-таки по вкоренившейся в плену привычке он старался запомнить повороты средневековых улочек, подворья монастырей, площади и современные магазины древнего города, резиденции баварских герцогов.
Как и следовало ожидать, этот баварский лагерь для непокорных военнопленных офицеров, один из самых худших во всей Германии, располагался в обомшелых каменных фортах крепости XVI века, щедро опутанных рядами современной колючей проволоки.
Конвоир сдал подпоручика Тухачевского в комендатуру лагеря, и ландштурмист охраны повел беглеца в форт № 9.
Михаил Николаевич увидел приземистое одноэтажное каменное здание с массивной железной дверью. Ландштурмист привычно шагнул в ее черную пасть, как в могилу, и они очутились под сводами длинного коридора. Коридор слабо освещался керосиновыми фонарями, висевшими кое-где на стенах...
В Ингольштадте содержались люди, наторевшие в устройстве побегов. Они ухитрялись бежать из самых разнообразных штрафных лагерей, известных своим суровым режимом.
Но ни одному пленному еще не удавалось бежать из ингольштадтских подземелий. Подкоп здесь невозможен - пол покрывали не доски, а толстенные средневековые каменные плиты. Массивные чугунные двери в фортах запирались после вечернего «аппеля» на замок. И у дверей стояла стража. А днём немцы не выпускали никого за пределы фортов.
Пленные прозвали Ингольштадт «мышеловкой». И все пришли к выводу, что из «мышеловки» можно выйти только легально, то есть с разрешения коменданта, а там уж пытаться бежать кто как сумеет.
В форте № 9 русские жили в его восточном крыле, а французы - в западном. Тухачевский как-то познакомился с обитателями комнаты «Л», в которой размещалось трое французских офицеров. Они были приятно удивлены тем, что Михаил Николаевич хорошо говорит по-французски. Свою комнату «Л», такую же сырую и мрачную, как и все остальные в фортах, французы остроумно прозвали «Отель де Люкс».
Частенько в «Отель де Люкс» заглядывал из своего углового одиночного каземата длинноногий лейтенант тридцать третьего пехотного линейного полка Шарль де Голль. Хотя лейтенанту было всего лишь двадцать шесть лет, но его волновало одно: служебная карьера. Об этом де Голль мог говорить без конца.
… В начале марта 1917 года Ингольштадтский лагерь потрясла неожиданная весть: в России свершилась революция.
Михаил Николаевич Тухачевский встретил революцию с радостью - в семье Тухачевских никогда не были в чести «верноподданнические» чувства...
Когда он думал о России, еще постылее становилась жизнь в этой немецкой дыре. Тухачевский не оставлял мысли о побеге.
И случай помог ему в этом.
Однажды, проходя мимо домика коменданта, он увидел в раскрытом окне яйцеобразную голову обер-лейтенанта Генанта да Гольден Лерена. К большому удивлению Тухачевского, немец сидел за шахматной доской один - видимо, решал шахматную задачу или переигрывал понравившуюся партию. У Тухачевского мелькнула мысль: «А что, если попробовать?».
Михаил Николаевич играл в шахматы с детства, но в семье Тухачевских лучшим игроком считался младший брат Александр.
В лагере в шахматы играли мало. И французы, и русские предпочитали карты и домино.
Тухачевский подошел к окну.
- Герр комендант любит шахматы? - спросил он.
- О, да, да! А вы разве играете? - изобразил он на своем лице удивление и, вскинув монокль, с любопытством посмотрел на русского офицера
- Играю немного...
- Русские вообще играют слабо. Как и воюют!
- А Чигорин? - спокойно спросил Тухачевский.
- Тшигорин! Тшигорин все-таки не был чемпионом! Ведь чемпионы - немцы! - с апломбом сказал комендант. - Стейннц, Ласкер...
- Стейниц, кажется, уроженец Праги, а Ласкер - еврей, - со сдержанной улыбкой поправил Тухачевский.
- Выдумка! Я сам играл е Берлине с Ласкером в сеансе перед войной; настоящие шахматисты - только немцы!
- А вот в последние годы стал знаменит кубинец Капабланка.
- Пфуй, что такое Куба? Какой-то маленький, неизвестный островок. Разве Куба может сравниться с великой Германией? А кроме Ласкера у нас есть замечательный Тарраш! - хвастался обер-лейтенант.
- Наш русский молодой шахматист Алехин в петербургском международном турнире выиграл у Тарраша две с половиной партии из трех, - заметил Тухачевский.
Михаилу Николаевичу вспомнилось, как не только у них дома, в Филипповском переулке, но и в Александровском военном училище юнкера-александровцы внимательно следили за петербургским турниром 1914 года, за молодым правоведом Александром Алехиным.
Немец презрительно сощурился
- Альёхин? - переспросил он. - Не слышал такого. Так вы играете?
- Играю.
- Входите. Я посмотрю, как вы играете, - милостиво разрешил принц Генант да Гольден Лерен.
Тухачевский вошел к коменданту.
- На равных нам нечего играть, - важно заявил немец, одной рукой расставляя фигуры. - Я вам дам фору: башню!
«Может, лучше взять коня или слона, чем ладью? - подумал Михаил Николаевич. - Ладью пока введешь в дело».
- А не слишком ли, герр комендант? - спросил он, садясь за стол.
- Хорошо, - смилостивился немец. - Я вам дам леуфера!
- А что будет, если я выиграю? – спросил, улыбаясь, Тухачевский.
- Вы не выиграете!
- Если вы так уверены, давайте играть a discretion (Проигравший выполняет желание выигравшего – франц.)
- Нет, a discretion я не могу. А вдруг я зевну даму, и вы в самом деле обыграете меня? Что же, тогда я должен буду дать вам все, что бы вы ни спросили? Например, чтобы я выпустил вас из плена? - скривился комендант.
- Я этого не попрошу.
- А чего же вы хотите?
- У меня в одном зубе выпала пломба. Я бы не желал, чтобы в нем ковырялся наш лагерный русский зубной врач. Я хотел бы пойти в город к хорошему дантисту-немцу.
- Это можно. Я порекомендую вам своего приятеля, доктора Цанге. Он поставит вам такую пломбу, что вы доживете с ней до генерала!
- Буду весьма вам признателен, герр комендант!
- ответил Тухачевский. Он радовался: как будто бы
что-то начинало получаться.
Стали играть.
Принц Генант да Гольден Лерен взял белые и снял с доски своего ферзевого слона.
Тухачевский играл очень внимательно и осторожно. Он не нападал, а только защищался, парируя угрозы противника и стараясь разменивать фигуры. Немец, видимо, не ожидал, что Михаил Николаевич пойдет на размен ферзей, и обозлился, когда Тухачевский сделал это.
- Ваш ход не по теории! - недовольно буркнул он, швыряя с доски ферзя черных.
- Да, я теории не знаю, - согласился Тухачевский, не признаваясь в том, что в библиотеке у брата Шуры был самоучитель шахматной игры Дюфреня, и что они в период увлечений по целым дням разыгрывали только одно какое-либо начало. Особенно любили братья Тухачевские гамбит Эванса.
Комендант играл неплохо, но очень небрежно - перелистывал немецкий шахматный журнал, смотрел в окно, насвистывая опереточные песенки. Немец явно не уважал своего противника. И Михаилу Николаевичу удалось выиграть у него сначала одну, а потом и вторую пешку. Выигрыш уже был в руках. Но не рассердился бы самонадеянный принц Генант да Гольден Лерен. Ведь с ним придется сыграть еще хотя бы одну партию, с первого выхода в город ещё невозможно бежать.
«Э, будь что будет!» - рискнул Тухачевский и постарался дожать своего заносчивого противника.
Когда одна из пешек Тухачевского прошла в ферзи, комендант только тогда опомнился. Немец сидел весь красный и сконфуженно моргал голубыми глазами. Он то сбрасывал монокль, то снова вскидывал его, не веря своим глазам.
- О, вы настоящий скиф: вы меня перехитрили! - огорченно сказал он, сметая фигуры с доски. - Но ничего, в следующий раз я устрою вам шахматные Канны!
- Я к вашим, услугам, герр комендант! - встав из-за стола, поклонился Тухачевский. - А как насчет доктора Цанге? Я боюсь, что у меня разболится зуб, и мы не сможем играть.
- Завтра вы пойдете к нему на Вильгельмштрассе, тридцать один. Я скажу, чтобы вас провожали, - ответил не очень ласково комендант.
Тухачевский ушёл окрыленный...
На следующий день после обеда комендант вызвал Тухачевского к себе, Михаил Николаевич в сопровождении солдата-конвоира вышел за ворота мрачной крепости.
Они спустились в город и сели в трамвай. Хотя вагон был полупустой - в нем сидело несколько женщин и пожилой ландштурмист, Тухачевский предпочел остаться на площадке, в вагоне было душно. Конвойный солдат последовал его примеру...
Зубной врач Цанге оказался рыжевато-седым немцем. Его старческие, выцветшие голубые глаза были подпухшими, как у Бисмарка или Гинденбурга.
«Что это у всех немцев мешки под глазами? Вероятно, оттого, что много пьют пива», - усмехнулся про себя Тухачевский.
Михаил Николаевич был приятно поражен: в чистенькой приемной зубного врача среди фарфоровых безделушек, стоявших на фарфоровых полочках, висела карта военных действий. Тухачевский шагнул к ней. Старик дантист охотно последовал за ним и стал хвастаться успехами немецких армий на русском фронте. Конвоир тоже присоединился к ним.
Но Тухачевского привлекал иной фронт - он хотел хоть мельком увидеть на карте будущий маршрут своего побега. Михаил Николаевич умело перевел разговор. И пока дантист разглагольствовал о Реймсе и Вердене и предрекал близкий разгром Франции, Тухачевский быстро схватывал другое:
«Вот Дунай. Вот Ингольштадт, Нердлинген, южнее него Ульм. А там голубое продолговатое пятнышко Боденского озера, там - свобода...»
Но зубной врач уже приглашал в кабинет, откуда выглядывал металлический клюв бормашины.
И тут Михаилу Николаевичу снова повезло: дантист предложил конвоиру- ландштурмисту посидеть на кухне, выпить чашечку кофе. Рыхлая фрау - кухарка в кружевной наколке и белом переднике - увела солдата из приемной.
Старик дантист возился с зубом Михаила Николаевича, а Тухачевский прикидывал в уме план побега. Конечно, во время следующего визита конвоир снова будет пить кофе. Михаил Николаевич выйдет под каким-либо предлогом из кабинета и - все в порядке! Он сядет в трамвай № 8, идущий на северную окраину Ингольштадта (пока ехали к дантисту, Тухачевский легко узнал об этом), и - ищи ветра в поле!
Следующий прием дантист назначил на послезавтра.
«Ну, теперь можно и проиграть коменданту: он и так должен будет отпустить меня к Цанге, чтобы я смог закончить лечение», - думал он.
В оставшийся день Михаил Николаевич занялся приготовлением к побегу. Еще весной он купил у французского денщика свитер и простое кепи. Он решил надеть их вместо поношенного офицерского кителя и офицерской фуражки.
Наконец настал долгожданный день. Накануне Михаил Николаевич сознательно проиграл коменданту партию в шахматы. Немец ликовал. Он наставительно твердил Тухачевскому:
- Я же вам говорю, вы делаете ходы не по теории!
Тухачевский ушел в город в сопровождении того же конвоира. Все складывалось так, как и рассчитывал Михаил Николаевич. Зубной врач снова отправил конвоира на кухню выпить чашечку кофе. В приемной не осталось никого.
Когда Тухачевский вошел с дантистом в кабинет, он состроил сконфуженное лицо и сказал старику:
- Простите... Я принужден выйти на минуточку... Знаете, наш лагерный суп...
Дантист, ставивший на электрическую плитку кипятить инструменты, понимающе закивал головой:
- О, да, да. Понимаю! По коридору первая дверь налево. Пожалуйста!
Тухачевский прошел через пустую приемную (из кухни доносились оживленные голоса кухарки и ландштурмиста), быстро снял и повесил на вешалку китель (под кителем был свитер), оставил висеть свою замызганную фуражку, а вместо нее надел кепи и вышел из квартиры.
Остановка трамвая № 8 была метрах в ста. Тухачевский подходил к ней, когда трамвай уже трогался с места. Он прыгнул на площадку трамвая и невольно глянул на дом тридцать один, мимо которого проезжал.
Доктор Цанге в белом халате стоял на балконе своего второго этажа и преспокойно курил, ожидая пациента.
«Вы делаете ходы не по теории!» - вспомнились Тухачевскому слови коменданта.
Да, этот его четвертый побег с помощью шахмат не был предусмотрен никакой теорией!
