Интернет-издательство «Контрольный листок»
Пятница, 29.03.2024, 17:27
Меню сайта
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 1163
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Форма входа

Дипломный проект, 2013, № 1
 
Этого нет в учебниках
 
Культура новой элиты 1921 - 1925 гг.
© В.Н. Бровкин
 
История Коммунистической партии в годы нэпа рассматривалась чаще всего как история взаимодействия исключительных личностей: В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого, И.В. Сталина, Н.И. Бухарина и других.В тех немногих исследованиях, в которых политическая история увязывалась с историей культуры, дело ограничивалось изучением того, что называется политической культурой.
Исследователи политической культуры делали упор на культуру дискуссии в большевистской этике, как на положительную черту. Повторяется вновь и вновь, что в 1920-е годы политическая культура большевиков была по сути своей дискуссионной. Большевики обсуждали политические проблемы на публичных форумах. Упадок же культуры дискуссии в большевистском политическом дискурсе обычно связывают с выдвижением на передний план товарища Сталина и его окружения.
Однако становление диктаторской политической культуры к 1929 г. не может быть сведено к летописи борьбы большевистских фракций. Культура не меняется по указке сверху. Это было непосильно даже Сталину. Нормы поведения, взгляды, привычки, кодекс дозволенного не появляются в одночасье. Чаще всего они являются отражением устоявшихся моральных ценностей, тех норм, которые воспринимаются, как естественные и самоочевидные. Перемена в политической культуре партии большевиков в 1920-е годы была результатом глубоких социальных, политических и культурных сдвигов. Старые привычки и новые вкусы. Когда гражданская война подходила к концу, культура большевиков как партии все еще выдвигала на первый план такие ценности, как аскетизм, самопожертвование и служение революции невзирая ни на какие трудности. Образ большевика подчеркивал прежде всего скромность, отсутствие эгоизма, преданность делу. Это был образ аскета, рыцаря революции, образ бойца, прошедшего через невзгоды гражданской войны, воевавшего против белых, образ героя и победителя. Коммунист был герой, побеждавший несмотря на любые препятствия, это был организатор рабочих масс, лидер профсоюзов, красный командир или рыцарь ЧК в кожаной куртке. Вот как представляли образ большевика в официальной иконографии.
Образ борца и героя настолько укоренился в сознании большевиков, что они сами любили думать о себе как о поколении героев гражданской войны. Конечно, в реальной жизни большевики далеко не соответствовали этому идеализированному и канонизированному образу. Во время гражданской войны многие местные большевики использовали конфискацию имущества буржуазии для самообогащения. Их было так много и они так порочили репутацию большевиков среди населения, что был придуман специальный термин, чтобы как-то охарактеризовать таких большевиков. Их называли примазавшимися, перерожденцами, негодяями, которых необходимо было вычистить из рядов партии. Примазавшихся было много, и их часто исключали из партии. Но дело в другом. Идеал большевика, идеал к которому надо было стремиться, — аскет и самоотверженный герой, но в ЦК прекрасно знали, что действительность не соответствовала идеалу. С переходом к нэпу, когда власть партии большевиков укрепилась, строгое выполнение аскетических принципов старой гвардией было несколько ослаблено. Пришло время пожинать плоды победы. Высокопоставленные работники, губернские председатели парторганизаций и исполкомов перестали скрывать свое привилегированное положение. В своей частной жизни большевики перестали притворяться, что они аскетические рыцари революции. Наоборот, все более проявлялось, что, по их мнению, они своим вкладом в победу заслужили свои привилегии.
В самом начале 1920-х годов, когда десятки тысяч крестьян умирали от голода, большевики не стеснялись пользоваться всеми благами жизни. В частном письме, не предназначенном для публикации, Ю.О. Мартов, лидер меньшевиков, живший в то время в Москве в нищете, писал незадолго до своего отъезда в эмиграцию: «Что касается коммунистического сословия, то его привилегированное положение почти неприкрыто, или, лучше сказать, менее скрыто, чем в прошлом году. Такие люди как Рязанов, Радек, и Рыков, которые раньше воевали против неравенства, теперь не скрывают на своих столах белый хлеб, рис, масло, мясо... бутылку неплохого вина или коньяка. Карахан, Каменев, Бонч, Демьян Бедный, Стеклов и другие просто наслаждаются жизнью. Только Анжелику (Балабанову), Бухарина и Чичерина из звезд первой величины все еще можно отметить за их простоту нравов».
Аскетизм эпохи гражданской войны уступал место этике наслаждения жизнью: комфортабельная квартира и бокал коньяка, сопровождающий разговор о судьбах мировой революции пролетариата, стали теперь необходимостью. Культура большевиков, особенно стареющих лидеров, невзирая на их якобы пролетарскую сущность, оставалась такой, какую они сами назвали бы буржуазной. Это были журналисты и пропагандисты, рядившиеся в образ пролетария только на публике. Но в своих привычках и образе жизни интеллигенты-большевики вернулись к тому, что они знали до революции, когда проводили время в кафе Женевы, Цюриха и Парижа в нескончаемых разговорах о рабочем движении, грядущей революции и политике. Они привыкли писать статьи и речи, организовывать партийные собрания и съезды. Теперь, после победы революции, их революции, они делали то же самое, но только из роскошных комнат отеля «Националь» на Манежной площади, где обосновалось множество большевиков первой величины. Роскошь как таковая не была самоцелью для большинства этих людей. Они также не стремились накапливать имущество. Они просто желали иметь определенный уровень комфорта, к которому привыкли. Но проблема была в том, что провинциальные товарищи подражали тем, кто проживал в гостинице «Националь». В совершенно секретном письме, адресованном всем губкомам в октябре 1923 г., под названием «О борьбе с чрезмерной роскошью и преступным использованием служебного положения» ЦК РКП(б) указывал, что в его распоряжение поступают документы, которые показывают, что как центральные, так и губернские партийные организации «содержат целые парки автомобилей и упряжек без всякой служеб-ной надобности», что «очень часто специальные вагоны отправлялись на южные курорты с единственной целью доставить одного пассажира на курорт». За государственный счет товарными вагонами отправляли на южные курорты автомобили для отдыхающих ответработников. Центральная контрольная комиссия характеризовала эти случаи как широко распространенную практику. Ответственные работники зачастую не разграничивали свои личные и государственные бюджеты, систематически пользуясь государственным имуществом как своим собственным. Более того, им не приходило в голову, что они этим самым нарушали какие-нибудь этические нормы, ибо привилегии были присвоены их должности и все это знали. Они были уверены, что имеют полное право пользоваться всем имуществом, состоящим под их контролем, потому что этим они подтверждали свое высокое положение в гос- и партаппарате, в глазах нижестоящих работников. ЦКК так описывала ситуацию: «Некоторые ответственные работники имеют автомобили в своем распоряжении или в своей собственности, а также конюшни, наполненные выездными лошадьми, и множество колясок».
Такие ответработники явно подражали образу жизни свергнутых богачей. Примечательно, что ЦК не запрещал подобную практику. ЦК лишь был озабочен тем, что такой стиль жизни мог вызвать негативную реакцию в пролетарских массах, и поэтому рекомендовал местным товарищам не выставлять на показ предметы роскоши. Как должен выглядеть в глазах масс большевик в условиях нэпа, вот в чем был вопрос. Партия искала ответа на этот вопрос без особого успеха, как ясно из стенограммы X съезда партии весной 1921 года. Проблема была в том, заявил Бухарин на съезде, что «партия оторвалась от масс».
Большевистские выдвиженцы оказались в положении начальников как администраторы, исполкомщики и красные директора. Этим людям необходимо было объяснить самим себе, какие атрибуты власти и авторитета были приемлемы. Но так как многие из них были выходцами из рабочих, на деле их главное желание заключалось в том, чтобы увеличить, а не сократить дистанцию, отделявшую их от того социального слоя который они покинули. Им хотелось, чтобы их воспринимали как социальную группу высшую по сравнению с простыми рабочими. Им нравилась роль начальника, и в их понятии начальник вел себя и жил подобающим образом. Поэтому большевистские начальники окружили себя атрибутами высшего социального слоя: машинами, служанками, барской одеждой и, конечно, начальственным тоном в обращении к нижестоящим. В одном из своих обзоров ГПУ так описывало жизнь коммунистических начальников в Донбассе в 1923 году: «Они устраиваются очень комфортабельно, они погрязли в пьянстве. Они грубят рабочим. В Юзовке высокопоставленные партийные работники катаются на автомобилях в нетрезвом виде». Рабоче-крестьянская инспекция получала сотни жалоб о незаконном распределении квартир среди начальства. Расследование Центральным комитетом положения на текстильной фабрике во Владимире показало, что «рабочие и члены РКП встречаются обычно на собраниях как два враждебных лагеря, потому что коммунисты забрали себе все имевшиеся в наличии квартиры. Они держатся вместе и занимаются пьянством». А в Брянске партсекретарь, некий Сидоренко, «был предметом нежелательных слухов. Рабочие относились к нему плохо, потому что он окружил себя роскошью. Его жена часто прогуливалась с собачонкой. Он потребовал для себя большую квартиру и угрожал уполномоченному исключением из партии, если его требование не будет исполнено». Образ дамы с собачкой автоматически ассоциируется с образом дамы из общества, описанной в рассказе А.П. Чехова под таким же названием. Это образ дамы благородной из избранного общества. В этом инциденте рабочие, как видно, воспринимали жену Сидоренко как женщину, которая пыталась выглядеть представительницей высшего общества. То есть она, с их точки зрения, подчеркивала свою привилегированность. Сам же Сидоренко видел смысл своего партийного членства в том, чтобы иметь право на большую квартиру. Членство в партии — вот то единственное, что отделяло людей того же самого культурного круга. Те, кто были ее членами, понимали членство как привилегию, гарантирующую им то, что было недоступно другим.
Чаще всего власть и авторитет понимались как превосходство над другими, как источник материального благополучия и как возможность показать другим свое превосходство. В народном сознании тех лет коммунистические начальники просто сменили царских. Агитпроп, например, провел исследование вопросов, которые рабочие задавали на всевозможных собраниях на московских фабриках и заводах. Анализ вопросов показал, что рабочие часто говорили о тех кто живет в роскоши и разъезжает в автомобилях: «Они назы-вают таких советскими бюрократами и жалуются на то, что у партийных работников большие зарплаты».
Среди рабочих членство в партии почти никогда не ассоциировалось с какими-нибудь политическими программами или взглядами. Прежде всего оно понималось как переход в иное сословие, чего одни желали, а другие сторонились. Для некоторых членство в партии мало чем отличалось от страховки на черный день. Например, в Самарской губернии 244 члена партии оказались безработными. Это были люди без какой бы то ни было квалифи-кации или образования. Партсекретарь предложил им приобрести квалификацию или пойти в школу, но они отказались, они рассчитывали, что партия их обеспечит. Для подобных коммунистов членство в партии означало освобождение от физического труда. Бытовало мнение, что, попав в партию, уже не надо будет надрываться на тяжелой работе. Понимание членства в партии как основания для пользования привилегиями распространилось настолько широко, что сатирические журналы тех лет открыто публиковали куплеты на эту тему, подобные такому: «Партбилетик, партбилетик, // Оставайся с нами // Ты добудешь нам конфет, // Чая с сухарями // Словно раки на мели // Без тебя мы будем // Без билета мы нули, //А с билетом люди».
Итак, партбилет для многих был просто хлебной карточкой, но партзадание воспринималось как досадное предписание, которого лучше бы избежать, что-то вроде натуральной повинности крепостных. Как только выдвиженцу удавалось получить заветный билетик, он воспринимал свою удачу как освобождение от материальных стеснений и как начало привилегий, а не новых тягот и забот. Вот, например, как воспринимали свои задачи коммунисты Новосильского уезда Тульской губернии: «Никто не выполняет партийных поручений», — читаем в рапорте. «Партийные ячейки заняты систематическим и повальным пьянством».
Члены партии должны были исполнять определенные партийные поручения или ритуалы, которые, с точки зрения ЦК, должны были подготовить их к выполнению высокой миссии авангарда пролетариата. Такие ритуалы включали в себя чтение материалов Агитпропа, посещение партийных собраний, платеж членских взносов и участие в пропагандистских кампаниях. Если делать все это с энтузиазмом, то можно было попасть в число так назы-ваемых активистов. Выполнять все эти ритуалы, конечно, мало кому хотелось. Чаще всего парторганизации соблюдали их для галочки в своем отчете губкому. Вот например, отчет о тенденциях в парторганизации Воткинска, большого индустриального центра: «Чувствуется слабость партийной дисциплины. Многие члены партии систематически пропускают партсобрания, не платят членских взносов, не хотят учиться и не читают газет».
Те, кто хотели попасть в число активистов, считали это трамплином к партийной карьере, партийный активизм был для многих всего лишь ролью, которую надо было играть, чтобы достигнуть желаемого положения или статуса. Активизм можно определить как некий ритуал для вступления в высшую касту, что давало право потом уже не выполнять наскучившие обычаи. В сельской местности коммунистов было еще меньше и они были очень не уверены в себе. Эти люди стали членами партии в ходе продразверстки, в продотрядах и при ликвидации отрядов зеленых, то есть крестьян-повстанцев, оказывавших сопротивление большевикам. Эти люди не любили нэп и воспринимали его точно так, как его определил Ленин, — отступление. Власть этих людей существенно уменьшилась с переходом к нэпу, и они должны были, с одной стороны, реагировать на непредсказуемые, с их точки зрения, требования Москвы, а с другой стороны, взаимодействовать с всё более независимыми крестьянами. Показателен пример Тамбовской губернии, где еще в 1921 г. полыхало одно из крупнейших крестьянских восстаний, которое, собственно, и «убедило» Ленина в необходимости сменить экономическую политику. В Тамбовской губернии из населения в 2,5 млн человек в партии было три с половиной тысячи, безнадежно маленькое число в крестьянском море «. Подавляющее большинство из них имело весьма примитивное понимание не только того, что называлось социализмом, но и того, кто руководил их собственной партией. Тест политической грамоты партийцев показал, что даже секретари парторганизаций, не говоря уже о рядовых членах, «думали, что руководил партией секретарь, и что его назначала ЧК, и что партией управлял Коминтерн, которым управлял товарищ Зиновьев». На вопрос «Кто может быть коммунистом?» многие ответили: «Тот, кто выполняет декреты Советской власти».
С небольшими различиями социально-культурные характеристики сельских коммунистов были чрезвычайно похожими. Большинство происходило из деревенских бедняков, не занятых сельским хозяйством; они имели лишь начальное образование и только недавно вступили в партию. В Тульской губернии, считавшейся индустриальной, из нескольких тысяч коммунистов только 0,4 процента вступили в партию до 1917 года, 15% во время граждан-ской войны, 22% в 1922—1923 гг. и 62% в 1924 году. 84% имели начальное образование, то есть умели писать и читать. Партийные секретари многих губерний постоянно жаловались на низкий культурный уровень партийцев. Многие не могли разобраться, в чем, собственно, заключается социалистическое строительство. И, как писал ЦК губкомам, в Донецкой губернии, например, «местные коммунисты били своих жен за то, что те посещали партийные собрания». По любому поводу и без повода сельские коммунисты любили бахвалиться своей властью. В Тамбовской губернии например, председатель райисполкома имел обыкновение разъезжать в роскошной коляске и дебоширить. Тамбовское ГПУ в своем отчете признало, что «систематическое пьянство местных ответработников было частым явлением по всей губернии». В Саратовской губернии коммунисты мало чем от них отличались. Письмо горкома описывало интриги, растраты и растущее пьянство среди партийцев. ЦК критиковал привычки гражданской войны, местничество, стяжательство, превышение власти ради личной выгоды, низкую дисциплину и отсутствие конспиративности в партийной переписке среди членов Донской парторганизации.
Все, что эти люди поняли из партийной пропаганды — это то, что они должны были выполнять приказы. Коммунист должен был прежде всего выполнять хлебную разверстку. Ничего другого эти люди не знали и не умели. Партсекретарь писал из Тамбовской губернии, что старые методы работы применялись и в 1924 году: «Для сбора сельхозналога применяются репрессивные меры почти повсеместно. Часто прибегают к массовым арестам и конфискации имущества с последующей его продажей с молотка». В Моршанском уезде «за неуплату налогов разрушали каменные амбары, игнорируя жалобы и обращения». Подобного рода меры не имели никакого экономического смысла, и губернские власти не приветствовали их. Даже ГПУ, обычно не сторонник мягких методов, было обеспокоено чрезмерным рвением местных товарищей: «Для того, чтобы заставить платить налог, обычно полагаются на репрессии, как, например, опись и продажа собственности и арест неплательщиков. В некоторых губерниях число арестованных достигло нескольких сот на уезд, а в Ставропольской губернии было арестовано 10 000 неплательщков». Поколение коммунистов эпохи гражданской войны привыкло видеть свои задачи как военные операции. Они привыкли штурмовать и уничтожать противника; обеспечивать разверстку, конфисковывать и доставлять зерно любой ценой. Сейчас, при нэпе, такие методы не приветствовались, но местные товарищи не знали никаких других. Поэтому активисты чувствовали себя не в своей тарелке, оторванными от времени и от знакомой реальности. Они нехотя расставались со старыми методами. Были случаи самоубийств тех, кто считал нэп предательством революции. Чувствовалась в письмах губкомов некая растерянность, неуверенность в будущем.
Военная победа в гражданской войне обернулась вовсе не победой, а отступлением, и Россию все еще предстояло завоевывать. Но никто не знал, каким образом и когда. Ностальгия по военному коммунизму и по гражданской войне в годы нэпа была естественной реакцией партии на новую и непонятную для нее роль. Это была ностальгия по простым и понятным решениям и ясным целям. И прежде всего это был знак того, насколько трудно было для партии привыкнуть к условиям нэпа. Понятие власть для большинства губернских коммунистов означало только одно: заставить крестьян бояться. Более того, отсутствие боязни само по себе воспринималось как непокорность или бунт. Тамбовское ГПУ так описывало в своем рапорте один инцидент, который оно называло типичным. Член комячейки Кузьминской волости Липецкого уезда систематически пьянствовал и часто избивал крестьян. Несколько раз бывало так, что они его связывали и хотели отвезти в город, но боялись сделать это, так как он был членом компартии. Они опасались, что, когда он вернется, он их всех посадит или перестреляет, как он неоднократно угрожал.
Такого рода случаи встречаются в отчетах ГПУ из различных губерний. Председатель волостного исполкома Моршанского уезда (Тамбовская губ.) по обыкновению пьян, стреляет из револьвера и угрожает крестьянам. Уездный партсекретарь напился с начальником волостной милиции и кричал, что они всех перестреляют из револьверов. Пьяный председатель Зямятчинского волостного исполкома пытался изнасиловать учительницу. Начальник Кромовской волостной (под Орлом) милиции пришел в дом к крестьянину и приказал дать водки, а напившись, потребовал, чтобы жена крестьянина легла с ним. Отчеты ГПУ откровенно рисуют нравы местных товарищей. Если бы подобного рода информация была опубликована в каком-нибудь журнале, его бы немедленно закрыли, а редактора арестовали за контрреволюционную агитацию. Однако во внутренней переписке ГПУ собирало информацию о положении на местах. Партийные вожди называли такие явления «болезнь в партии». Они объясняли это тем, что рядовые партийцы искали компенсацию тому, что их командные позиции были отчасти утрачены. Нэп не нравился, так как он положил определенные границы их всевластию. Любимым времяпрепровождением партийцев на селе были воспоминания о добром старом времени гражданской войны с бутылкой на столе в компании старых товарищей. Пьянство было настолько распространено, что партийные контролирующие органы уже не считали его слишком серьезным нарушением.
Члены комячейки стремились установить особые узы, связывавшие их, и чаще всего в русском контексте такие узы принимали форму совместного распития водки. Коммунисты предпочитали как собутыльников членов партии, как равных себе по социальному статусу. Кроме того, совместная пьянка служила ритуалом скрепления удачной сделки с преуспевающими крестьянами. Губернские отчеты свидетельствуют о том, что местные коммунисты использовали свое служебное положение в целях личного обогащения. Например, Слободской уездный комитет Вятской губернии писал в своем отчете: «Среди членов партии у нас традиция пьянки очень сильна. Наши коммунисты благословляют своих дочерей на свадьбу, выдают их замуж в церквях, женят своих сынов на дочерях попов, водятся с кулаками и абсолютно ничего не делают, кроме как проводить время вместе с другими членами ячейки».
Подобные члены комячейки явно считали себя заодно с экономической верхушкой на селе. Поэтому они и проводили время вместе с зажиточными крестьянами и женили своих сынов на поповских дочках. Все это говорит о том, что их понятия о том, что такое иерархия, власть и порядок ничем не отличались от того, как это было до революции. Они привнесли в компартию свои традиционные представления о том, как ведет себя власть. Неудивительно, что в среде крестьян сформировалось мнение, что коммунист это собутыльник кулака. На рабочей конференции в Ленинграде в 1925 г. делегаты обменивались своими впечатлениями о проведенных ими летних месяцах на селе. Одна работница из Твери так описывала в своей речи сельских коммунистов. «В нашей местности коммунист, как это ни позорно сказать, имеет привычку ходить в церковь, крестит своих детей, гонит самогон и распивает вместе с кулаком — вот какой у нас типичный коммунист». Портрет сельского коммуниста, который она нарисовала, узнали многие. Сельские коммунисты не были ни аскетическими рыцарями революции, ни сознательными пролетариями, они были продуктом своей культурной среды. И, как и все другие, они просто использовали партию, чтобы подняться хоть чуть-чуть над другими. Проведенное ЦК обследование положения в вологодской партийной организации выявило обычную для того времени картину: пьянство, шашни с кулаками, растраты, взяточничество и посещение церкви. Отмечалось также, что председатель уездкома использовал помещение парткомитета как место для «вечеринок и амурных встреч». Обзор положения в сельских ячейках Ленинградской губернии также фиксировал «повальное пьянство, растраты, подделку официальных отчетов и связи с чуждыми социальными элементами». По нарушениям такого рода собиралась подробная статистика. Самыми распространенными категориями нарушений по всем губерниям были пьянство, превышение власти, отрыв от масс и связь с чуждыми элементами. По Вятской губернии, например, из общего числа коммунистов по губернии в 2027 человек в 1924 г., 115 получили взыскания за различного рода нарушения. 53 из них получили — за пьянство и хулиганство. В Самаре 272 коммуниста были осуждены в 1924 г.: 163 (50%) за превышение власти, 33 (12%) за эконо-мические преступления, 39 (16%) за растрату, 28 (10%) за взяточничество, 20 (7,7%) за воровство, и 23 (8,5%) за фальсификацию документов.
ЦК болезненно реагировал на подобное разложение и пытался бороться с «болезненными явлениями» в партии. Рядовых членов партии призывали сигнализировать вышестоящим партийным инстанциям о проблемах в своих организациях. Так появился феномен советской культуры, известный под названием «сигнал». Донос посылался в Москву, на что обычно Москва реагировала присылкой комиссии. Результаты этих расследований отличались сильно от случая к случаю. Нередко дело предпочитали замять, свалив кое-какие провинности на незначительных работников, выгораживая начальников. Как объяснял один местный партиец комиссии ЦК в Вологде: «Вы уедете, а мне оставаться здесь». Так что сигнал в Москву мог обернуться для местных товарищей опасными последствиями.
Все эти рапорты, отчеты, впечатления и сводки показывают жизнь коммунистов на селе. Не остается сомнения в том, что образ коммуниста в официальной пропаганде как пламенного борца революции, горящего желанием строить социализм, был не более чем мифом, который не имел ничего общего с реальностью. Центральный комитет прекрасно знал, какого рода люди составляли так называемый авангард пролетариата. В своих секретных инструкциях и письмах губкомам ЦК использовал множество терминов, чтобы охарактеризовать положение в партии: «болезнь партии», «бюрократизация», «отрыв от масс» и повальное пьянство.
Но ЦК сводил все к проблеме нарушения дисциплины, тогда как проблема была глубже. Само членство в партии воспринималось как доступ к власти над другими людьми для того, чтобы иметь привилегии, каких не имели все другие. Те люди, которые стремились попасть во власть, то есть попасть в партию, хотели вырваться из своего социального слоя, избавиться от невыгод положения неквалифицированного рабочего или бедного крестьянина. Их понятия о том, что это означало, не имели ничего общего с приобретением пролетарской сознательности в толковании Агитпропа. Они стремились стать начальниками над другими, то есть использовать власть для себя путем вхождения во власть. Имитируя стандарты поведения, которые были им знакомы, они естественно старались действовать так, как полагалось вести себя начальникам — в их понимании и воспроизводили модели поведения свергнутой элиты.
Представление о том, что значило руководить, администрировать, возглавлять, были неразрывно связаны с большими квартирами, слугами и беспрекословным подчинением нижестоящих. Мечты большевиков о пролетарской культуре оказались утопическими грезами таких теоретиков «пролетарской культуры», как А.А. Богданов. Никакой пролетарской культуры в реальности не было. Иерархия отношений при старом режиме была просто воспроизведена почти без всяких изменений. Товарищ заменил обращение господин, но окрик «Ты понимаешь, с кем ты разговариваешь?» — звучал в советской России столь же привычно, как при старом режиме. Партия Ленина была партией тех, кто хотел командовать другими. Они стремились как можно более точно подражать дореволюционной элите. Они вели себя так, как, в их представлении, должно было себя вести начальство: окружить себя роскошью, отдавать приказы подчиненным, устраивать приемы и вечеринки и, конечно, принимать подношения. Они требовали для себя хорошие квартиры и дома, ожидая покорности и почтения от пролетарских масс. Большинство из них были полуграмотными людьми. Интеллектуальные споры среди вождей о значении социализма или о том, можно ли построить социализм в одной стране, не интересовали их и ничего для них не означали, покуда это не омрачало их царственное правление. Образование партийным кадрам. Когда умер Ленин, многим было уже ясно, что его партия была не такой, за какую она себя выдавала — не была партией пролетариата в стране, строящей социализм. Это была партия, утратившая революционный задор, партия карьеристов и ищущих власти бюрократов, партия, далеко не уверенная в успехе того дела, которому она якобы служила. Рядовые члены ее не знали и не понимали марксизма и не особенно им интересовались, а те немногие, кому было дозволено знать, что происходило в стране и в мире, не могли свободно обсуждать положение вещей.
Трудно вообще назвать эту организацию политической партией. Ритуал и подчинение политически санкционированной доктрине уже сменил ранее практиковавшуюся свободу дискуссий. Партия превратилась в мобилизационное агентство, производящее кадры для государственной машины. Это была налоговая администрация и пропагандистская машина, одновременно и полицейская машина, специализировавшаяся на политическом сыске. Это было и управление промышленностью и куратор церкви и литературы. Это была не партия, а конгломерат государственных агентств, наполняемых кадрами саморекрутирующейся и самовоспроизводящейся полуграмотной элиты, называвшей себя пролетарской и марксистской.
Вожди партии в ЦК так же прекрасно понимали все это, как и критики и диссиденты, сознавая, что в долгой перспективе партия не сможет оставаться у власти, если она будет только партией директоров, комиссаров и исполкомщиков. Выход они видели в том, чтобы открыть двери партии для десятков тысяч новых членов, преимущественно из рабочих. Новые кадры должны были омолодить партию и привлечь новых наивных энтузиастов, которые заменили бы сомневающихся, примазавшихся, бесхребетных буржуазных интеллигентов и пьяниц, якшающихся с «кулаками». Проблемы партии будут решены путем образования нового поколения коммунистов от станка. Новые пролетарские кадры спасут партию от вырождения, превращения в коррумпированные своры собутыльников. Новые пролетарские кадры сделают партию более единой и недоступной для всяких демагогов и идеологических диверсантов. Новые кадры свяжут, наконец, партию с рабочим классом в трудные времена нэпа. Таковы были цели ЦК во время так называемого Ленинского призыва, то есть кампании привлечения в РКП рабочих от станка в 1924 г. после смерти Ленина, наперекор воле усопшего вождя, крайне озабоченного вопросом о политическом качестве партийных рядов.
 
(окончание следует)
 
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Архив записей
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Издательство «Контрольный листок» © 2024 Бесплатный хостинг uCoz