© Евгений Левин
Каких евреев могли встретить советские дети на страницах любимых книг? Что эти книги могли рассказать о еврейской истории и традиции?
Мы не будем вспоминать всех обладателей еврейских имен и фамилий, упомянутых в книгах для детей и подростков. Нам интересны лишь те, которых связывало с еврейством что-то помимо внешности и имени. Поэтому, к примеру, Муся Пинкензон, включенный в пантеон пионеров-героев, в данном случае «не считается»: несмотря на характерную фамилию, ничего еврейского в его канонической биографии не было - если, конечно, не считать национальными чертами игру на скрипке и папу-врача. За скобками останется мальчик Мотл и другие герои Шолом-Алейхема и прочих еврейских авторов. Нас интересуют «общие книги».
Когда речь заходит о «еврейской книжной полке» советского еврея, первым делом, естественно, вспоминают знаменитую трилогию Бруштейн, ставшей настольной книгой нескольких поколений еврейских детей. При этом мало кто помнит, что перу Александры Яковлевны принадлежит еще одно произведение из жизни женской гимназии - пьеса «Голубое и розовое», действие которой происходит «в 1905 году, в провинциальной гимназии с пансионом». Город, гимназия, ситуации и персонажи пьесы для всех читателей трилогии совершенно узнаваемы.
В гимназическом классе только две еврейские ученицы: Роза Зильберквейт и главная героиня Блюма Шапиро, дочь ремесленника, принятая в гимназию по протекции. Однако еврейских реалий в пьесе гораздо меньше, чем в «Дороге»: отец Блюмы, старик Шапиро, жалуется, что евреям не дают учиться, да еще потешает публику характерным языком, которым почему-то разговаривали едва ли не все евреи русской литературы:
Шапиро. Я вхожу в генеральскую квартиру - и у меня голова идет кругом! Золотая мебель! Зеркала! Ковров столько, что некуда ногу поставить… А на полу лежит девочка, и она, извините, топочет ножками, как четыре солдата! И сам генерал Сергиевский - генерал от инфантерии! - держит эту несчастную куклу и трясет над ней бородой. А что он может поделать? Я могу командовать солдатами? Нет, я не могу командовать солдатами. Ну, и генерал тоже не умеет делать мое дело… Верно, барышня?
Папа Лёвы и Оськи из «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля - тоже ассимилированный еврей-врач, причем реально пострадавший из-за своего еврейского происхождения: когда он попытался получить место гимназического врача, директор собственноручно написал на прошении: «Желателен врач неиудейского вероисповедания». Вспомним и цитату из главы «Самоопределение Оськи»: «А наша кошка - тоже еврей?»
А еще там есть сцена погрома. Тем не менее, «Кондуит», в отличие от трилогии о Саше Яновской, не воспринимался как «еврейская» книга.
В школьную программу по литературе был включен «Белеет парус одинокий» Валентина Катаева, где, в частности, красочно описан одесский погром. Перу Катаева также принадлежит «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона», автобиографическая повесть о детстве, проведенном в Одессе. С учетом места и времени еврейских персонажей в книге достаточно немного - возможно, потому, что семья преподавателя епархиального училища мало с ними пересекалась. Зато «еврейский сюжет» неожиданно возникает… в Вятке, где жил и служил дед писателя, священник городского собора: оказывается, отец писателя в молодости зарабатывал на жизнь в качестве шабес-гоя!
Папа нам рассказывал, что недалеко от их дома в Вятке была еврейская синагога и в пятницу вечером, когда закон запрещал евреям всякую работу, папу и его братьев нанимали как «гоев», то есть не евреев, тушить свечи, что тоже считалось работой, и за это платили им по две копейки. Тушение свечей в еврейской синагоге я тоже представлял довольно ясно, и меня удивляло и даже смешило, что русские мальчики, семинаристы, дети соборного протоиерея, тушат свечи в синагоге, где на черных скамейках сидят евреи в своих полосатых талесах, с какими-то черными коробочками, привязанными ремешками ко лбу.
Cудя по последней фразе, сам Катаев в детстве бывал в синагоге не по субботам, а в будни, когда евреи возлагают тфилин. Как и зачем, интересно, он туда попал?
Шабес-гоем довелось побывать и герою другой популярной детской книги - «Рыжика» Алексея Свирского: в своих странствиях по землям черты оседлости главный герой повести как-то познакомился с отставным солдатом, зарабатывавшим на хлеб «субботней службой» в еврейских местечках. Вместе со своим покровителем Рыжик гасил субботние свечи, передвигал подсвечники, к которым правоверным иудеям в шабат запрещено прикасаться, и даже побывал в синагоге на молитве.
- Долго будут они молиться? - спросил Рыжик.
- Нет. Евреи скоро молятся. У них, скажем, молитвы длинные, да язык быстрый…
- А почему они такие печальные ходят?
- Это они, видишь ли, для жалости, чтоб, значит, бог пожалел их…
Молящиеся вытянули вперед головы и застыли в этой позе. Казалось, они к чему-то прислушивались. Вдруг все они, точно по команде, привскочили и так заголосили, что само здание задрожало от этого неистового крика. Потом все сразу смолкло. Молящиеся повернулись лицом к востоку и стали беззвучно что-то шептать.
Никаких примечаний в книжке не было. Так что советский читатель оставался в неведении, что Алексей Иванович Свирский, до крещения Шимон-Довид Вигдорос, с фотографической точностью изобразил молитву «Амида», центральный элемент еврейской литургии.
К странствиям Рыжика ненадолго присоединяется сбежавший из местечка еврейский мальчик Хаимке, который собирался «ходить по земле и учиться до тех пор, пока не сделается первым ученым на всем свете». Учитывая, что сам Вигдорос-Свирский бродяжничал с 12 лет, очень соблазнительно увидеть в этом Хаиме самого писателя. Но герой, в отличие от автора, категорически отвергает крещение, хотя и говорит, что «когда он придет в страну, где не будет евреев, он обрежет себе пейсы».
Об антисемитизме и погромах упоминали и другие советские авторы, например, Макаренко: в его колонии в начале двадцатых оказалось несколько еврейских подростков, которых Антону Семеновичу на первых порах пришлось защищать от постоянных нападок и избиений.
Впрочем, для Остромухова, Шнайдера, Глейсера, Крайника и других еврейских колонистов антисемитизм товарищей был, кажется, единственной ниточкой, хоть как-то связывавшей их с еврейством.
А вот пример неожиданный и, похоже, вымышленный …
Помимо шести книг о Волшебной стране посреди американского континента, Александр Мелентьевич Волков написал несколько исторических романов и повестей, в том числе повесть «Скитания» о юности Джордано Бруно. Герой влюбляется в дочь демонического ростовщика Елеазара бен-Давида. Прекрасная еврейка бежит из отцовского дома и заявляет, что желает принять крещение, а этот «столп веры, один из старейшин синагоги» сначала подсылает наемных убийц соблазнителю, а когда из этого ничего не выходит, организует убийство собственной дочери.
Действие книги происходит в Неаполе и начинается «осенью 1557 года», тогда как последний еврей покинул город в 1535-м, и до 1737-го столица Королевства обеих Сицилий оставалась «юденфрай». Ни в одном известном источнике, включая дореволюционную ЖЗЛ-овскую биографию Бруно, об этой истории ничего не сказано, так что можно смело предположить, что весь сюжет был от начала и до конца «высосан из пальца».
Вот, пожалуй, и всё. Но даже таких крупиц информации было достаточно для создания весьма конкретного образа. Еврейскую религию советская детская литература показывала набором диких и нелепых ритуалов, не стоящих ломаного гроша, а само еврейство - причиной ненависти и источником различных неприятностей, от которых евреев оградила и ограждает благодетельная советская власть, предоставившая им возможность стать настоящими советскими людьми. Понятно, что таков был взгляд официальной пропаганды. Но эту точку зрения разделяла и немалая часть советских евреев, включая и читателей детских книг, и их родителей и дедушек.
Возможно, кому-то из читателей повезло больше и им удалось еще в детстве соприкоснуться с более разнообразными и информативными источниками?