Остров Горн, 2013, № 12
Актуальная тема
Плагиат в культуре
Собственно, плагиат – то есть, как говорят словари, полное «незаконное присвоение чужого произведения и публикация его под своим именем» – встречается относительно редко. Если что и приводят обычно в качестве классического примера, то историю с Василием Журавлёвым, который включил в свою журнальную подборку («Октябрь». 1965. № 4) стихотворение Анны Ахматовой «Перед весной бывают дни такие…» и тут же нарвался на язвительную реплику в «Известиях» (20.04.1965). Пойманный за руку вор-стихотворец принес читателям газеты извинения (28.04.1965), но его попытки оправдаться (дескать, он когда-то переписал это стихотворение в собственный блокнот, а спустя годы обнаружил и принял за своё…) общественным мнением приняты не были, и место в уголовной хронике русской литературы Журавлёв занял соответствующее.
Так что со случаями «чистого» плагиата, когда чужое произведение воспроизводится без ссылки на источник и/или без преобразующих творческих изменений, внесенных в его текст заимствователем, все ясно. А вот что делать, если эти преобразующие изменения были-таки внесены и если подпавший под подозрение текст изложен иными вроде бы словами, но всем своим тематическим, сюжетным и образным строем до боли напоминает уже известный (или неизвестный, но тем не менее реально существующий) образец? Тут вопрос, что называется, открытый, ибо с юридической точки зрения заимствование темы или сюжета произведения либо идей, составляющих его содержание, без заимствования формы их выражения воровством не считается.
«Бегло набросанная тема, напр. в записной книжке Чехова, разработанная другим автором в самостоятельную повесть или роман, не является плагиатом. Четырехстопный ямб, композиция онегинской строфы, размеры Блока не будут объектом плагиата, если заимствователь и не сошлется на изобретателя или творца их», – говорится в довоенной «Литературной энциклопедии», и сегодняшние правоприменители с этой формулой в ладу. Так как в противном случае пришлось бы не только считать плагиатором, например, Шекспира, «своими словами» пересказавшего произведения средневековых авторов, но и подвергнуть уголовному преследованию всех, кто пишет пародии и ремейки, прибегает к коллажной и пастишной технике, конструирует центоны и т. д.
Между тем… Историки литературы помнят, как Иван Гончаров обвинил Ивана Тургенева в том, что тот в романах «Дворянское гнездо» и «Накануне» хищнически использовал поведанные ему замысел и сюжетные линии «Обрыва». Конфликт между классиками едва не привел к дуэли и разрешился 29 марта 1860 года «третейским судом». И хотя заключение судей (П. В. Анненкова, А. В. Дружинина, С. С. Дудышкина, А. В. Никитенко) гласило: «…произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве, должны тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны», Гончаров вердиктом, как известно, не удовлетворился и повторил свои обвинения в специальном памфлете «Необыкновенная история». Еще большую огласку приобрели брошенные в адрес Михаила Шолохова обвинения в том, что он присвоил себе авторство «Тихого Дона», написанного либо Федором Крюковым, либо Вениамином Краснушкиным, печатавшимся под псевдонимом Виктор Севский, либо кем-нибудь еще. Под подозрением сравнительно недавно оказался и еще один нобелевский лауреат Камило Хосе Села, будто бы укравший романный сюжет у своей коллеги – испанской писательницы Кармен Формосо, и Владимир Набоков, ибо журналисты из газеты «Frankfurter Allgemeine Zeitung» нашли неизвестный (ранее не публиковавшийся) роман берлинского писателя Хайнца фон Лихберга «Лолита» (1916), где не только название, но и сюжет, и идея произведения совпадают с «Лолитой» Набокова, впервые вышедшей в Париже осенью 1955 года (но в данном случае малоизвестные варианты были посредственными, а популярные - превосходными). Героем громкого скандала стал в 2003 году и молодой писатель Дмитрий Емец, так как его романы о Тане Гроттер были расценены адвокатами Джоан Роулинг, а вслед за ними и амстердамским судом не как творческая перекодировка сериала о Гарри Поттере, но как самый обычный плагиат (справедливости ради следует отметить, что здесь речь идёт о пародийной переделке).
Удивительно, но православная церковь, выступая против массовой культуры (в том числе книг Роулинг), одновременно занимается плагиатом в отношении этой самой массовой культуры, используя популярные сюжеты из неё как пропаганду...
Вопрос о границе между воровством и творческим заимствованием, таким образом, действительно остается открытым. И немногие, вероятно, согласятся с Германом Лукомниковым, который находит, что плагиат играет исключительно полезную роль в культуре, ибо он «…разрушает приоритеты гегемониальной культуры и в этом смысле является техникой сопротивления. Плагиат – незаменимое оружие в борьбе против культа гения, авторитетности, мифов аутентичности, оригинальности и креативности».
Несравненно чаще на ум приходят мысли о том, что в условиях информационного общества авторы становятся все беззащитнее как перед злонамеренными покушениями на их интеллектуальную собственность, так и, увы, перед обвинениями в умышленном или, уж тем более, неумышленном плагиате.
Из статьи О.Р.Демидовой «Плагиат: норма или аномалия?»
Казалось бы, любой здравомыслящий человек, заботящийся о собственной человеческой и профессиональной репутации, должен едва ли не более всего страшиться обвинений в плагиате и, стало быть, не давать повода для последних. Однако, вопреки здравому смыслу, плагиат процветает. Более того, многие исследователи, избирающие стратегию плагиата (то есть - кражи), вовсе не полагают себя нарушителями каких-либо норм, законов и установлений. Те же, у кого крадут, либо узнают об этом случайно, либо не узнают вовсе: соотношение установленных фактов плагиата к неустановленным, по самым скромным подсчетам, составляет один к десяти.
Причины более чем очевидны. Кроме уже упомянутых обстоятельств сугубо бытийного порядка, весьма значимыми являются факторы порядка этического (вернее - минус-этического): соображения о превратно понятой чести мундира и корпоративной солидарности, например, или нежелание портить отношения с коллегами, или страх навлечь на себя гнев начальства и «инстанций», или практический расчет по принципу «я тебе - ты мне», или просто жизнь по известному речению про хату, которая «с краю».
При этом поражает воображение как изобретательность плагиаторов, так и откровенная циничность подхода. В отличие от словарных определений, учитывающих лишь две формы плагиата - заимствование произведения целиком или его части, - формальная плагиат-парадигма значительно шире: она включает в себя весь возможный спектр присвоения чужого произведения: от банального репродуцирования текста целиком или его части до кражи на уровне идей, концепций и терминологии (не говоря уже о результатах архивных разыс-каний2). В тех случаях, когда факт плагиата является установленным, прибегнувшие к нему объясняют свои действия тем, что заимствованный текст (мысль) им «понравились» и «лучше все равно не скажешь», или недоступностью для них архивных источников (что во многих случаях справедливо, но не оправдывает выдавания чужого за свое), или задают риторический вопрос: «А кому какая разница?», искренно полагая, вероятно, что всем всё равно и, по классику, «все дозволено».
Возможно ли противостоять бедствию? Вероятно, возможно, если выступать против него «единым фронтом»: если защищать себя станет не только тот, кто сделался жертвой плагиата, но и академическое сообщество в целом. Инструментов защиты более чем достаточно: письма в редакции соответствующих изданий и академических институций, отказ рецензировать и/или оппонировать основанные на плагиате выпускные работы и диссертации, предание каждого случая плагиата широкой огласке, в пределе - создание атмосферы нетерпимости к профессиональной нечистоплотности в научной среде и в общественном мнении (именно так обстоит дело в западном академическом сообществе, в силу чего плагиат распространен в нем не столь широко). Но все вышеперечисленное суть регуляторы, в основании которых лежит страх, который, как известно, плохой советчик; фундаментом же, как представляется, должны бы стать человеческая и профессиональная совесть каждого и понимание того, что без уважения к себе и к ближнему, без соблюдения основных моральных заповедей человеческое общество как таковое обречено на весьма незавидное будущее.