Нос
В десяти, верстах от нас, в губернском городе, открылось «Художественное Имени Ея Императорского Высочества Великой Княгини Терезы Константиновны Училище».
Я тогда состоял учеником при живописце вывесок Ефиме Заке. Он относился ко мне хорошо. Он верил, что из меня выйдет второй Исаак Левитан.
Он говорил:
- Если ты не поступишь в это самое «имени княгини такой-сякой» училище, я тебя знать не хочу!
- Разве они меня примут?
- А ты пробуй, лезь, добивайся! Как только закончим корову, я сам поеду с прошением!
Корову заказал мясник Лейзер Бланк.
- Вы понимаете, Ефим, - объяснил он, - мне хочется, чтобы это была медальная корова. Чтобы все части выделялись. Чтобы хозяйки не могли оторваться!
Намечая углём
МЯСО ЛЕЙЗЕРА БЛАНКА
Зак говорил:
- Вывеска, Гиршеле, должна кричать. Если она молчит, она не вывеска.
- Кричать?
- Только! Например: у тебя разболелись зубы, ты лезешь на стенку, ты бегаешь по улицам как сумасшедший. И вдруг среди вывесок ты находишь большое чёрное: «ЗУБ». Ты бежишь туда. Помогут ли тебе там, это другой вопрос… Значит, вывеску для дантиста делай: чёрный прямой шрифт на белом, крупно: «ЗУБ» и мелко, косым: «ной врач». И она будет кричать!
Он бросил уголёк и стал искать подходящую корову. Мы долго перелистывали замызганный букварь, откуда Зак часто срисовывал разное для вывесок. Хорошей коровы там не было. Зак сердился. Я сказал:
- А что, если я схожу в стадо и попробую срисовать с живой коровы?
Зак улыбнулся:
- Золотая голова! Иди добивайся!
Я схватил папку и побежал за город, на луг. Коров я очень боялся. А там ведь не одни коровы, там ещё настоящий бык. Всё-таки я смело шагал по кочкам.
И вот я добрался до стада. Пастух Трофим спал под вербой. Коровы с удивлением посмотрели на меня.
Я выбрал самую толстую, самую рыжую и стал выполнять её портрет во весь рост.
Сначала я то и дело озирался на лежащего в стороне быка. Везде мне мерещились страшные кривые рога. Но скоро я позабыл обо всём и только старался возможно точнее передать все изгибы коровьего тела.
Рыжая позировала хорошо. Я весь вместе с папкой отражался в её выпуклом тёмном глазу. Иногда она передвигалась по лугу, и я, спотыкаясь, бежал за ней по кочкам и коровьим «блинам». Злющие мошки и голосистые комары одолевали меня. Я даже не отмахивался - я работал!
Скоро портрет был готов.
Зак радовался:
- Какая тушёвка! Какой глазомер! Вот тебе мои кисти, пиши корову сразу на железе. И, если ты не подашь прошение, я тебя выгоню!
Не веря своему счастью, я корову расчертил, увеличил; наколол по контуру дырочки, толчёным мелом перебил рисунок на грунт и стал разрабатывать масляными красками. Я сделал круглый синий глаз, в котором отражаются зелёный луг и голубое небо. Розоватыми белилами тронул хвост, ноги, вымя. Коричневой умброй наметил причудливые пятна на спине. Рога сделал голубые, с зелёными кончиками. Зак подправлял, советовал:
- Ярче! Чище клади краску! Чтобы она кричала! Чтобы она пела, наша вывеска!
То и дело он вырывал у меня кисть, и я бормотал, суетясь и приплясывая около учителя:
- Я сам, я сам… Корова вышла на славу.
Когда мы вешали её над лавкой Лейзера Бланка, мясник стоял внизу и, вытирая фартуком руки, говорил:
- Эта блондинка мне нравится!
Зак показывал на меня:
- Ему, ему кричите спасибо! Ого, вы ещё о нём услышите! Лейзер, вы завтра поедете на городскую бойню? Захватите меня.
- С удовольствием! - отвечал Бланк, не отрываясь от вывески.
И Зак поехал в город, и привёз оттуда два листа гербовой бумаги, и уселся писать прошение.
Его Превосходительству господину директору художественного имени… -
выводил он буковку за буковкой своим самым лучшим шрифтом, «королевским рондо», -
Покорнейше прошу принять…
Он сам отвёз прошение в город и вернулся важный, озабоченный:
- Гиршук, послезавтра экзамен. Мясник нас подвезёт… Спросят домашние работы… Где твоя корова?
- Я её всю тогда исчертил, испортил…
- Эх ты, цыплёнок! Возьми зеркало, рисуй себя, чтобы завтра была домашняя работа.
Я рисовал себя в зеркале: унылый нос, испуганные глаза, космы вдоль ушей. Зак всё забраковал. Домашней работы так и не получилось. Пришлось ехать без неё.
Рано утром мы пошли к Лейзеру. Городишко ещё спал, хотя петухи уже давно будили его. Мясник выкатил дряхлую окровавленную телегу. Солнце снизу освещало бродячих собак около домика Лейзера, вывеску над крылечком. Зак долго смотрел на неё и вдруг закричал:
- Бланк, я хочу украсть у вас вывеску!
- Ша! - шёпотом отозвался Лейзер. - У нас ещё спят… Вы с ума сошли!
- На денёк! - уговаривал Зак. - Надо же помочь мальчику. Вы сами видите его работу. Эго же второй Левитан! Будьте хоть раз человеком, а не только мясником!
Он подтолкнул телегу к дому, забрался на неё и стал снимать с крюков вкусно пахнущую краской вывеску. Бланк шипел:
- Я подам в суд! Я буду жаловаться! Вы мне испортите торговлю!
- Ничего, ничего, - утешал его Зак. - Вечером ваша красавица к вам вернётся.
Мы уложили вывеску на телегу, прикрыли мешком, уселись, и Лейзер погнал лошадь. Всю дорогу он ворчал:
- Ефим, вы ненормальный… Н-но, скотина!.. Нормальные так не поступают… Н-но, чахотка!
А Ефим Зак за его спиной подталкивал меня локтем, веселился:
- Теперь у нас есть домашняя работа. Пускай полюбуются! Такая корова!
Через два часа мы подкатили к зданию с колоннами, над которым желтел двуглавый орёл. Швейцар с возмущением посмотрел на наш «парадный выезд».
Мясник сказал:
- Чтобы вечером вывеска была на месте, Левитаны!.. Н-но, мешок с костями!
Зак сбегал в канцелярию.
- Сейчас начнётся, - сказал он, вернувшись. - Экзамен лёгкий: кого-нибудь срисовать. Когда тебя примут, я тебя устрою здесь, у сестры. И, когда ты станешь знаменитым, Янкель-Гирш, не забывай старого Ефима Зака, из которого тоже мог бы получиться второй Левитан и… не получился. - Он обнял меня. - Ну, иди!
Он остался внизу, около вывески, а мы все, податели прошений, поднялись по широкой лестнице и разошлись по классам. На стенах висели белые гипсовые носы, уши, рты. Я искал: кого рисовать?
Но все уже взялись за работу. Податели прошений усердно вырисовывали носы и рты. Мне стало не по себе. Как это рисовать отдельное, точно отрезанное от громадного трупа ухо!
Мне достался нос. Большой, прямой, белый, как сахар. Нос - и больше ничего!
Справа и слева, сзади и спереди скрипели угольки и тушевальные карандаши. Я тоже стал срисовывать висящий передо мной холодный, бессмысленный нос. Я не слишком вглядывался в его белизну. Скорей избавиться, скорей на улицу, увидеть что-нибудь живое - собаку, лошадь, корову!.. Ломая угольки, я торопливо выводил громадный нос и тёмные дырки ноздрей.
Через час раздался звонок, захлопали подставки, задвигались стулья. Служитель стал собирать рисунки. Я побежал к Заку.
- Ну? - спросил он издали.
- Нос.
- Что-о?
- Нос… Я рисовал нос…
- Чей нос? Что ты болтаешь?
- Отдельно нос… и больше ничего.
Зак растерялся:
- Это, наверное, такая новая система. Ничего… Ты забыл про это! - Он щёлкнул пальцем по железу вывески.
И, когда нас позвали в актовый зал на заседание художественного совета, Зак сам понёс нашу вывеску. Под портретами Николая II и «той самой» княгини сидели люди в мундирах и эполетах. Я боялся на них смотреть - они были слишком важные, но Зак их не боялся. Как только председатель вызвал «Липкин Гирш», Зак вскочил и весело сказал:
- Он здесь, вот… Это, извиняюсь, мой ученик…
- А вы кто?
- Кто я? Я живописец вывесок… Тут, из местечка… Исаак Левитан тоже из нашего местечка…
- Домашние работы представлены?
- Сейчас… - Зак взгромоздил закутанную в мешок вывеску на крытый зелёным сукном стол. - Одна минута…
Мешок упал на сукно. Рыжая корова с голубыми рогами спокойно смотрела на председателя. Стало тихо. Кто-то громко и раздельно прочитал:
- «Мясо Лей-зе-ра Блан-ка».
- Что?! - Председатель махнул рукой, и корова с грохотом полетела на пол. - Да как… да как вы… смеете?
Зак побледнел.
- Извиняюсь… если это не подходит… Я думал, но ведь мой ученик рисовал ещё нос.
Председатель платком вытирал руку:
- Николай, подайте лист Липкина Гирша!
«Мой нос» появился на столе.
- Николай, гипс номер два!.. Спасибо… Теперь, господа, сравните этот благородный греческий нос, - он приподнял бумагу за уголок и показал всему залу, - с этим… горбатым уродством. - Он повернулся к нам. - Ваш ученик, господин маляр, нарисовал свой… свой нос! Да, это он сделал талантливо. Но нас, господа, такой нос не устраивает!
Он усмехнулся. И все - сидящие за столом, и вдоль стен, и в креслах, и служитель у двери, - все засмеялись. И под этот смех мы с Ефимом Заком, неся «Мясо Лейзера Бланка», вышли из Художественного Имени Ея Императорского Высочества Великой Княгини Терезы Константиновны Училища…
Портрет
Работы не было. Жена Зака, Фейга, говорила:
- Ефим, что ж это будет? Надо за что-нибудь взяться! Ты изверг над детьми…
Зак стоял у окна, слушал и пальцем рисовал на запотевшем стекле разные узоры. Потом он широкой ладонью смазал всё нарисованное и сказал:
- Не надо нервничать. Кажется, я что-то придумал.
Он взял кусок слоновой бумаги, написал на ней красивыми буквами:
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ УВЕЛИЧЕНИЕ
Сходство гарантируется.
И повесил плакат над крылечком. Слезая с лестницы, он сказал:
- Хорошо, если пришёл бы какой-нибудь богатый, бородатый клиент! Какой-нибудь коммерсант.
Я спросил:
- Почему бородатый?
- Бородатый клиент, - ответил Зак, - это лёгкий клиент. Сделаешь ему бороду, усы - и сразу будет похож. Очки тоже хорошо.
Но клиенты не шли - ни бритые, ни бородатые. Время было тяжёлое - война! Никто не хотел увеличиваться.
Но вот один раз Фейга, открывая форточку, закричала:
- Ефим, встречай! Клиентка идёт!
Зак открыл дверь. В комнату вошла молодая, чисто одетая женщина.
- Здесь делают портреты? - спросила она, не вынимая рук из белой муфточки.
- Здесь, здесь, пожалуйста! - засуетился Зак. - Фейга, стульчик мадмазель!
- Не беспокойтесь! А можно посмотреть образцы?
- Образцы? Мммм… конечно. Фейга, образцы мадмазель… Нет, постой, я совсем забыл: я же их послал на выставку… эту… в Академию художеств.
- В Академию? - почтительно повторила клиентка и присела на краешек табуретки. - А долго это - увеличиться?
- Для вас недолго. Сегодня закажете - завтра готово. Тем более, ваше лицо…
- Нет, не моё…
- Ну, значит, кавалера. Тоже недолго…
Клиентка засмеялась, достала из муфточки карточку и протянула её Заку. Я заглянул. Там была изображена кудлатая собачья морда.
Зак испугался:
- Да-а-а… Это кавалер…
- Видите, - стала объяснять клиентка, - у моей хозяйки умер пудель Бижу. Мадам очень убиваются. Они хотят повесить большой портрет Бижу у себя в спальной. Кругом они просили сделать рамочку, обвить её веночком, а внизу подписать: «Спи спокойно, незабвенный друг!»
Зак покосился на карточку:
- Сказать по правде, собачьих портретов я ещё не делал. Собак я не люблю…
Ефим! - закричала Фейга. - Ефим, ты любишь собак!.. Не верьте ему, он очень любит собачек…
- Ну ладно, оставьте, - смягчился Зак, - я подумаю.
Клиентка ушла. Фейга всплеснула руками:
- Ефим, а тебе не всё равно! Собака так собака! - Она оглянулась и закричала: - Ой, кажется, ещё клиенты идут!
Мы кинулись к окну. Длинный, костлявый и сутулый старик поднялся на крылечко. За ним ковыляла толстая, закутанная в платок старуха с красным, одутловатым лицом.
- Можно ей присесть? - спросил старик, войдя. - У неё больные ноги… Блюма, сядь… Эти самые, ну, эти портреты. Это вы делаете?.. Сядь же, Блюма!
Блюма села. Старик тоже сел, но сразу же вскочил:
- Зачем ей портрет! Просто - женский каприз. Ведь это же грех! Ведь ещё пророк Моисея на горе Синайской сказал: «Не сотвори себе подобия своего…» И как - это выгодное дело?
- Золотое дно! - усмехнулся Зак.
- Это всё её выдумки! - Старик оглянулся на Блюму. - Понимаете, у нас есть сын. Или был сын. Мейлах, способный мальчик, открытая голова, учился на провизора. И вот его забрали в солдаты. И, когда началась война, его погнали в самый первый бой. А потом мы получаем такую открыточку с красным крестом: «Рядовой Шифман Мейлах пропал без вести».
Блюма часто-часто закивала головой. Слёзы покатились по её неестественно красным щекам.
- Блюма, не надо! - стал утешать её старик. - Блюма, а если бы написали, что он убит, тебе было бы легче?
- Не знаю! - всхлипывала Блюма. - Я хочу его видеть.
- В том-то и дело. Она хочет его видеть. Я вам говорю: женский каприз! - Он передохнул и спросил: - Так на чём вы их делаете? - Он пощупал слоновку. - Как будто прочная! И получается похоже?
- Сходство гарантируется! - твёрдо сказал Зак.
- А сколько это будет стоить?
Старик долго торговался, советовался с женой, потом вздохнул:
- Делайте!
- По рукам! - сказал Зак. - Давайте карточку!
- Какую карточку?
- Карточку вашего Зореха… или, как его, Мейлах а.
Старик удивился:
- Будь у меня карточка, я бы к вам не пришёл. Когда он был дома, он никогда не снимался.
Зак рассердился:
- Два часа вы мне морочили голову! До свиданья!
Старик растерялся. Старуха поднялась и с трудом подошла к Заку:
- Милый человек… Я вас прошу, сделайте! - Она схватила его за рукав. - Он же был у мае красавчик. Сделайте!
Фейга не выдержала:
- Вам же объясняют - без карточки нельзя!
Зак задумался:
- Фейгеле, подожди… Скажите, может быть, он у вас носил бороду? Хотя бы небольшую бородку?
- Бородку - нет, - ответила Блюма. - Он носил усики, которые он так закручивал… Он же был красив, как весенний день!
- Усы были? Это хорошо. Может быть, очки?
- Пенсне! Пенсне на шнурочке. Он же учился на провизора.
- Тоже хорошо. Брюнет? Блондин?
- Волосы не очень тёмные, а глаза чёрные… - начал было старик.
Но Блюма перебила его:
- Что ты говоришь, Ойзер! Светлые волосы, как золото, и мягкие, как пух. А глаза, как две звёздочки! Правда, тёмненькие.
- Худой? Или скорей полный?
- Кругленький, как солнышко! - торопилась старуха. - Щеки румяные, как яблочко.
- А на кого похож?
- На меня! - ответила гордо Блюма. - Вылитый я!
- На неё! - подтвердил старик. - Её нос, её глаза, её рот. Только характер мой.
- Ну хорошо, - сказал Зак, пристально вглядываясь в лицо Блюмы, - попробуем. Только никакой гарантии. Похоже будет - хорошо, а нет - как хотите… Закройте дверь. Фейга закрыла за стариками дверь:
- Тоже мне клиенты! Зачем ты с ними связался?
- Фейгеле, - ответил Зак, - ты ведь тоже мать. Имей сердце, Фейга!
Он взял бумагу, приколол её к фанерке, очинил тушевальный карандаш и стал набрасывать контуры молодого черноглазого солдатика в бескозырке, с усиками.
- Ефим, когда ты возьмёшься за собаку? - ворчала Фейга.
Но Зак не отвечал, увлечённый работой. Он то и дело поправлял рисунок, растирал пальцем полутона, растушёвкой смягчал переходы, остреньким угольком старательно выводил брови, ресницы, усы.
На другой день пришли старики. Блюма опустилась на табуретку и, переводя после каждого слова дыхание, спросила:
- Ну как?.. Что-нибудь… получается?
- Что-нибудь! - ответил Зак.
Он поставил фанерку с портретом на стол. Старик и старуха долго смотрели на круглое, весёлое лицо Мейлаха, на лихо подкрученные усики, на сдвинутую к уху бескозырку. В комнате стало тихо, и только слышно было тяжёлое дыхание Блюмы. Потом она повернулась к мужу и тихо сказала:
- Ой, это он!
Старик пригнулся к рисунку, покачал головой:
- Это наш Мейлехке? Если бы ты мне не сказала, я бы его не узнал.
- Ойзер, это он! Мой красавчик, моё солнышко!
Она не отрываясь смотрела на весёлого солдатика. Старик обернулся к Заку:
- Если ей правится, пускай будет он!
Он полез в карман за деньгами. Зак сказал:
- Когда он вернётся, я с него сделаю другой… Как живой будет!.. С гарантией… Дайте, я заверну.
Но Блюма вцепилась в портрет, не отдавала его. Так она и унесла его, с фанеркой.
Зак проводил их, достал карточку Бижу и весело сказал:
- Фейга, придёт эта собачья заказчица, отдашь ей. Скажи, пускай несёт куда хочет… Хоть к ветеринару.
Он бросил карточку на стол и засмеялся:
- Спи. Спи спокойно, незабвенный друг!..
