«Рог изобилия»
У меня было четыре тёти с папиной стороны и одна - с маминой. Её звали тётя Бася. Она приходилась дальней родственницей знаменитому в нашем городе живописцу вывесок Ефиму Заку.
Его яркие, цветистые вывески не давали мне покоя. Я упрашивал отца:
- Папа, отведи меня к Заку! Я хочу учиться у Зака!
Отец отвечал:
- Дурачок, для этого надо же иметь талант! У тебя разве есть талант?
- Есть!
- Глупость у тебя есть, а не талант! Иди!
Я убегал к тёте Басе. Она у нас была фабрикантом. У неё была своя фабрика. Хозяином была тётя Бася, рабочим - тётя Бася. В первой смене работала тётя Бася, во второй - всё та же тётя Бася.
У фабрики была даже вывеска кисти Ефима Зака:
ПАКЕТЫ, БУМАЖНЫЕ МЕШКИ И КУЛЬКИ.
СКОРО!!! ТОЧНО!!! ПРОЧНО!!!
Буквы были замечательные, точно печатные. По краям извивались узоры. Я ныл:
- Тётя Бася, вы же ему родственница, - отведите меня к Заку!
Бася густо смазывает клейстером листы из старых журналов:
- А способность? Хороший пакет тоже не всякий сделает, а тут - художественное дело.
- Пусть он меня испробует.
- Ну хорошо, только положи пакет, не мешай!
У тёти Баси была моя «библиотека». Книг у меня не было, и я читал пакеты.
Попадались очень интересные.
В один пакет я залез с головой - прочитать изнанку. Бася рассердилась:
- Положи! Разорвёшь!
Я взял другой.
«Если на вас, как из рога изобилия, сыплются неприятности, не падайте духом. Наши безвредные укрепляющие капли…»
Остальное было загнуто и заклеено.
- Тётя Бася, что такое «рог изобилия»?
Тётя Бася бросает работу, упирается кулаками в стол:
- Ты перестанешь мешать? Тут срочный заказ для мадам Болтянской, а я ещё половины не сделала!
Вечером я спросил у папы:
- Папа, что это значит: «рог изобилия»?
- Кого рог? - удивился папа. - Изобилия? Хм! У кого мы имеем рога? Мы имеем рога у коровы, у козы, у… - Он задумался, потёр подбородок и вдруг показал на ходики. - Десять часов, а ребёнок ещё не спит… Марш в кровать!
Два дня я ко всем приставал:
- Что такое «рог изобилия»?
Бабушка отвечала:
- Мало ли какую чепуху печатают в этих журналах!
Мама отвечала:
- Я тебе сто раз говорила: не читай эти дурацкие пакеты!
Дядя объяснил:
- Изобилие - это, наверное, толстая корова, и это её рога.
А тётя сказала:
- Это такой рожок.
Я побежал к тёте Басе, стал перечитывать:
- «Если на вас, как из рога изобилия…» Бася перебила:
- Сегодня утром я его встретила на базаре. Покупает какую-то олифу.
Я вскочил:
- Ефима Зака?
- Ага!
- Ой! Что он сказал?
Тётя Бася нарочно молчит, смазывая и загибая листза листом. Она сделала полдюжины пакетов и только после этого ответила:
- Он сказал: «Вы же знаете, Бася, у меня одни дочки, и хороший мальчик мне не помешает». Я сказала: «У меня есть для вас хороший мальчик. Лучшего не найдёте: мой племянник, сын щетинщика Липкина». Зак сказал: «Приведите». В пятницу мы с тобой пойдём.
Я побежал домой, рассказал маме про Зака, рассказал папе про Зака и стал собирать для Зака свои рисунки.
В пятницу мама нарядила меня, точно на свадьбу.
- Смотри, будь умным мальчиком, слушайся тёти Баси… Басенька, ты поговори там, упроси Ефима!
- Он будет смотреть только на способность… - ответила тётя Бася. - Идём скорей, а то у меня фабрика стоит!
Она зашагала быстро, как солдат. Я едва поспевал за ней. По дороге нам попадались знакомые вывески - портные, парикмахеры, сапожника, лавочники, - на каждой в углу была подпись: «Художественный салон Е. Зак».
Спотыкаясь, я бежал за тётей и мечтал: «А вдруг когда-нибудь и моя работа будет висеть по всему городу, и все будут читать: «Гирш Липкин, Гирш Липкин»!
Я волновался. Тётя ворчала:
- Каждый час - это полсотни пакетов! Кто мне их вернёт?
Зак жил: Тюремная, угол Мощёной. Мы долго шли вдоль глухого забора. Было лето, цвели каштаны, громадные цветы сияли на них, точно свечи.
- Тётя Бася, вы ему не говорите, что мне девять. Скажите - одиннадцать!
- Что ты меня учишь!
Она толкнула калитку, и я увидел Зака. В тени каштана он писал вывеску:
ДИЧ
Он был маленький, с большой лысой головой.
- А, Баселе? - сказал он и бросил кисти в ведро. - Заходите, фабрикантка. Как у вас там - всё срочно и прочно?
Тётя засмеялась. Зак обернулся ко мне:
- Как тебя зовут?.. Гирш? Гирш - значит олень. Посмотрим, оленёнок, какие у тебя рожки, что ты умеешь.
Я вспомнил «рог изобилия», но спросить не решался и молча подал Заку рисунки. Он посмотрел:
- Молодец! А читать ты знаешь?
Я взглянул на вывеску и отчеканил:
- Дичь! - И вдруг забормотал: - Только здесь, в конце, надо мягкий знак…
Я испугался и спрятался за тётку. Тут сам великий Зак немного смутился:
- Скажите, какой министр! Он даже знает мягкие знаки! Ещё один вопрос, и мы его отпустим. Зайдёмте в салон!.. Шейна, принимай гостей!
В комнате было тесно, грязно, убого. Шейна положила на голый стол ржавую селёдку и две луковицы. Пахло пелёнками, масляной краской, замазкой. Вдоль стены, в углу, затылками к нам стояло пять или шесть оборванных девочек. Они что-то ели - верно, что-то очень вкусное, так как все громко чавкали, причмокивали, облизывались, шумели:
- Ривочка, а я вон то кругленькое съела.
- Нет, кругленькое моё, я его буду есть.
- А этот пряник зато мой! И вон тот! И та рогулька!
- А мой зато с изюмом!
- А я вон ту булочку ем, эту баранку и ещё вон ту халу!..
Они ели с таким аппетитом, что не заметили нас. Зак сказал:
- Разойдись, обжоры!
Дети расступились, и я увидел красивую вывеску. На ней был нарисован громадный, завитый в десять колец бараний рог. Из него дождём сыпались плюшки, баранки, сайки, пирожные, халы, калачи, крендели… Я проглотил слюнку. Зак сказал:
- А это как называется?
- Это… какой-то рог…
И вдруг у меня само собой вырвалось: - Это же, наверное, рог… этого… изобилия!
Зак был потрясён:
- Беру его! Пускай завтра приходит с папашей. Это же готовый профессор!
Бася сияла:
- Я вам говорю - он все мои пакеты перечитал!
Так я поступил к великому Ефиму Заку. С тех пор прошло много лет. Но всякий раз, когда мне попадается выражение «рог изобилия», я вспоминаю детей Ефима Зака - как они, причмокивая и облизываясь, лакомились у нарисованного на железе громадного «рога изобилия».
Тропический зверинец
Моим первым учителем по рисованию был живописец вывесок Ефим Зак.
Его яркие вывески украшали наш скучный городишко.
Для портных он рисовал длинных, тонких дам в невероятно пышных туалетах. У нас таких нарядных дам никогда не было. Мне казалось, что всё это графини или великие княгини.
Парикмахерам он изображал широкоплечих, краснощёких франтов с усами, цилиндрами и тросточками. Усатые франты презрительно поглядывали на убогие наши улицы. Я был уверен, что это министры или, по крайней мере, купцы первой гильдии.
Часами я разглядывал вывески Ефима Зака. По ним я учился читать и писать.
Однако всю силу его таланта я понял только тогда, когда к нам приехал «Тропический зверинец братьев Рабинович».
Сначала приехал старший Рабинович. Он заявил:
- Для развёртывания нашего тропического зверинца необходимо большое и художественно разрисованное помещение.
Он стал осматривать город. На Базарной площади возвышался длинный, просторный амбар сеноторговца Антонова. Но стены его были разрисованы разве только ругательными словами.
Аптекарский ученик Цирельсон, член Общества покровительства животных и большой любитель привязывать к кошачьим хвостам пустые жестянки, сказал:
- Послушайте, а Ефим Зак на что!
Все обрадовались:
- Правильно, Ефим Зак!
- Конечно, Ефим Зак!
- Обязательно, Ефим Зак!
К живописцу отправилась делегация:
- Так и так, господин Зак, приедет зверинец, надо разрисовать антоновский амбар.
- Я согласен, - ответил живописец. - Мне надоели портные «из Варшавы» и сапожники «из Парижа». Но что скажет Антонов? Он хозяин, не я!
Пошли к сеиоторговцу. Антонов, как и полагается купцу, сидел за самоваром. Он удивился:
- Какой может быть зверинец в нашем уезде?
- Тропический!
- Тропический? - Он вынул изо рта мокрый кусочек сахару и положил на блюдце. - А разрешение от полицмейстера?
- Вот оно! - сказал Рабинович.
- А зачем нам зверинец? Конечно, амбар у меня сейчас порожний, но звери нам ни к чему. Вот есть у меня Шарик, хватит!
Шарик гремел цепью и скулил под окном.
- Что вы сравниваете? - обиделся Цирельсон. - Лев, царь зверей, и какая-нибудь Жучка или даже Шарик! Мы ведь ваш амбар разрисуем, картинку из него сделаем!
- Ладно! - махнул рукой купец. - Только мне двадцать контрамарок, а ещё, как взойду, чтобы лев поднимал лапу.
Пришлось всё обещать.
Ефим Зак взялся за работу.
Через несколько дней зверинец открылся. У разрисованного входа стоял и зазывал один из Рабиновичей:
- А вот чудо природы, звери различной породы! Не дерутся, не кусаются, на посетителей не кидаются. Детям - забава, взрослым - наука, билет - гривенник штука!
Я выпрашивал у матери гривенник. Она ругалась:
- Вот ещё зверинец на мою голову! Нету денег, нету! Придёт отец, он тебе покажет зверинец ремнём!
Я тёрся у входа, но Рабинович отпихивал меня своей толстой рукой, продолжая выкрикивать свою «зазывалку».
Я обошёл амбар со всех сторон, разглядывая расписные стены. Все краски, какие только были у Ефима Зака, легли на стены антоновского амбара удивительными животными.
Там были замечательные лиловые львы с ярко-зелёными гривами и оранжевыми хвостами. Свирепые красные тигры с чёрными полосами раскрывали багровые, как огонь, пасти. Синие обезьяны висели в фантастических позах на причудливых тропических деревьях. Великолепные жёлтые слоны с непомерно длинными хоботами стояли в голубой пустыне. Пёстрые, в крапинку, крокодилы высовывали из небесно-синей воды зубастые челюсти.
Тропические звери сводили меня с ума. Пять раз обошёл я амбар справа налево и слева направо - нигде ни щёлочки, ни дырочки. Я поплёлся домой. Потом мама послала меня за хлебом. Я взял корзинку и вышел на улицу. Ноги сами собой привели меня к Базарной площади. Завидев разрисованные стены, я не выдержал: пускай ругают, пускай без хлеба, пускай ремнём - теперь всё равно!
Я купил билет и прошёл в зверинец.
Там было полутемно и душно. Постепенно я стал различать клетки и надписи на них.
Вот самая главная надпись: «Царь зверей - африканский лев». Под ней, за решёткой, в тёмном углу спал и сам «царь» - дряхлый, облезлый лев с вытертой гривой, худой и невзрачный.
В клетке рядом скучала обыкновенная рыжая кошка, над ней была надпись: «Не дразнить - карликовый тигр».
В клетке с надписью «Слон временно заболел» - сидели два зайца.
Ещё там был «кровожадный орангутанг» - забитая мартышка, вроде тех, что вытаскивают «счастье» у шарманщиков.
Под вывеской «Белый арктический медведь» сосал лапу бурый медвежонок. А вместо «сибирского волка-материка» по клетке металась лохматая дворняга.
Помню, я чуть не заплакал и побежал к выходу. Там стоял Рабинович:
- Меня за хлебом послали, а я сюда… Отдайте деньги!.. Я не знал…
- Что? - Рабинович засмеялся, потирая руки. - Проваливай, не то брошу тебя льву в клетку!
Я закричал:
- Разве это лев?! Это обман, а не лев! Вон там на стене настоящие львы и тигры, а здесь обман, и отдайте мне десять копеек назад!
Рабинович щёлкнул длинным бичом:
- А ну, марш отсюда, пискунчик!
Я выскочил на улицу. Домой идти без хлеба я боялся и всё бродил вокруг амбара и всё смотрел и смотрел на нарисованный зверинец, который оказался в тысячу раз лучше настоящего. Потом отец нашёл меня возле амбара, привёл домой и отстегал ремнём. Я заснул в слезах. Зато мне всю ночь снились лиловые львы, малиновые тигры, жёлтые слоны, синие обезьяны и пёстрые крокодилы - весь «тропический зверинец» великого Ефима Зака.
Натюрморт
Весь угол от комода до маминой кровати носит гордое название: «моя комната». Здесь я хозяин! Стенку я залепил картинками из газет и журналов. Тут всякие. Вот слон Ямбо из Одессы. Вон артистка иллюзиона Вера Холодная. Вот мировой силач Мацист. Вот красавица с замечательным именем Метаморфоза. От неё вкусно пахнет мылом. Вот танцующая парочка, а под ней стихи:
Падекатр танцевать-
Всё одно маршировать:
То налево, то направо,
А руками хлопай браво!
Мама каждую пятницу соскабливала картинки, ругалась:
- Опять налепил! Опять клопов разводить!
Но я их снова наклеивал. Доставать картинки было нелегко, особенно виды. Это такие открытки: с одной стороны - пишется, кому что надо, а с другой - картинка.
Один вид я выпросил у нашей соседки Матильды Казимировны; ей прислал жених из Варшавы. Там были нарисованы какие-то заграничные фрукты, цветы, ваза, даже ковёр. На обороте была напечатана непонятная надпись.
Я показал вид Ефиму Заку.
Зак бросил работу - у него был срочный заказ для уездной управы - и долго любовался чудесной картинкой:
- Оранжевые - это апельсины. Тёмно-красные - это гранаты. А это, если я не ошибаюсь, настоящие ананасы… Да, Гиршеле, это мастер! Он мог бы сделать бакалейную вывеску первый сорт!
- Учитель, а что там на обороте?
- На обороте? «Моя золотая, бесценная Матильд очка, я…» К нам не относится, Гиршеле, не будем соваться в чужое дело.
- Нет, там ещё печатными! Внизу!
- Печатными - другой разговор. - Он снова стал читать - «Ант-вер-пен-ский му-зей». Так! «Не-из-вест-ный ху-дож-ник сем-на-дца-то-го века»… Такой мастер и вдруг - неизвестный! «На… на…» - Он запнулся. - Дальше, Гиршеле, напечатано на докторском языке, на котором пишут рецепты… Постой! - Он позвал старшую дочку: - Мира, сегодня твой Цирельсон придёт?
- Почему «мой»! - смутилась Мира. - Придёт, наверное.
- Скажи нам тогда. И не красней, пожалуйста!
Цирельсон, аптекарский ученик и друг Миры, пришёл к обеду. Зак показал ему вид:
- Прочитайте-ка «рецепт»!
Цирельсон прижал к рыжеватым бровям пенсне на шнурочке и с важностью произнёс:
- На-тюр-морт!
Мира гордо улыбнулась. Зак спросил:
- А что это такое?
- Натю-ююр… - протянул Цирельсон. - Это, скорей всего, натура, а «морт» - значит мёртвый! Всё?
- Не совсем, - отозвался Зак. - Что же это всё-таки значит?
Мира покраснела. Цирельсон размахивал шнурочком:
- Ммм… Я ж вам объяснил… А если хотите подробней, зайдите как-нибудь в аптеку. Сейчас мы с Мирочкой торопимся.
Он бросил открытку на стол и увёл Миру в иллюзион. Зак почесал голову, на которой когда-то росли пышные волосы, и сказал:
- Что же мы имеем? Мы имеем «натуру» и «мёртвый». Мёртвая натура? Я знаю, натура бывает широкая, испорченная, сильная, но… мёртвая?
Я разглядывал апельсины. Вдруг меня осенило:
- Учитель, помните, вы говорили: надо рисовать с натуры и…
- Умница, - перебил Зак, - золотая голова! Ну конечно же, всякие штуки - фрукты, посуда, вещи - это же мёртвая натура. Натюрморт!
Я был польщён. Набравшись храбрости, я сказал:
- Учитель, а мы тоже неизвестные художники! Давайте наберём всякую мёртвую натуру, разложим, как на картинке, и нарисуем. А что?
- Для Антверпенского музея? - засмеялся Зак. Он стал внимательно изучать открытку. - Какие краски! И это у них называется неизвестный художник! А где мы с тобой найдём такие ананасы и апельсины? Греческую вазу? Персидский коврик? Впрочем, постой! - Он живо отодвинул «срочный заказ», вышел из комнаты и через минуту вернулся с тремя большими луковицами:
- Вот тебе апельсины. Разложи их справа, как на картинке. А я схожу за этими… за гранатами.
Он сбегал в кладовку и принёс несколько красноватых картофелин.
- На картинке они слева, и у нас они будут слева.
Он снова взглянул на открытку:
- Посерёдке у этого неизвестного художника написан кавун. Этого добра у нас много. Это же, слава богу, не ананас.
Мы с Заком пошли на базар и выбрали хороший, могучий арбуз, не хуже, чем на открытке.
- Теперь, - сказал Зак, которому затея стала нравиться, - ты должен раздобыть приличную греческую вазу.
Я побежал домой, долго тёрся на кухне. Как только мама отвернулась, я схватил высокий глиняный горшок, в котором она маринует селёдку, выплеснул остатки и, обняв его, понёс к. Заку.
Учитель был доволен:
- Как раз то, что нужно. Настоящая музейная вещь! Ставь сюда!
И он торжественно опустил в «вазу» бумажную розу, которая обычно висела над зеркалом Миры.
Теперь у нас почти всё, как у неизвестного художника семнадцатого века. Дочки Зака - Сонечка, Басенька, Ривочка - с жадностью следили за нашими приготовлениями. А когда мы вырезали арбуз, как на открытке, и положили ярко-красный, сочный кусок около «вазы», поднялся рёв:
- Папа, дай! Папа, арбузика!
Но Зак выставил всех за дверь и накинул крючок:
- Нет, Гиршеле, ты посмотри, какой у нас получается натюрморт. Это же прелесть что такое!
Мы быстро набросали контур и взялись за краски. Весело блестели луковицы. Красным фонариком сияла роза. Зак, не отрываясь от работы, говорил:
- Мой знаменитый земляк Исаак Левитан учил меня: «Главное, Ефим, это натура! Без натуры художник высыхает!»
За дверью плакали дети. Зак время от времени покрикивал:
- Тише там! Сонечка, уведи Ривочку!.. И ещё он говорил: «Искусство требует жертв. Потому что…»
В дверь забарабанили изо всех сил. Зак взмолился:
- Детки, перестаньте стучать!
Но это были не «детки». Это была сама жена Зака, Фейга.
- Ефим, открой сию минуту!
Зак побледнел и сладким голосом сказал!
- Фейгеле, мы сейчас немножко заняты.
- Открой сию минуту, или ты получишь такой скандал!..
Зак поднялся, виновато посмотрел на меня и откинул крючок. Фейга ворвалась в комнату:
- Ищу, ломаю голову: где лук? «Дети, где лук?» - «Папа взял!»
Она шагнула к натюрморту. - Фейгеле, - сказал Зак, - не трогай. Это же апельсины!
- Апельсины? - Она засмеялась. - Дети, он решил стать городским сумасшедшим. Уездная управа будет ждать, а он будет представлять цирк. - Она схватила луковицы. - Апельсины на твою лысину!
И вышла. Зак печально улыбнулся: - Ничего, Гиршеле, Искусство требует жертв…
Вдруг я услышал голос мамы: - Фейга, мой бездельник у вас?
- У нас, у нас! Зайдите полюбуйтесь на эту сумасшедшую парочку!
Мама, пугливо озираясь на Зака, вошла в комнату и зашептала:
- Ты брал маринованный горшок?
- Мама, горшка я не брал. Я взял только греческую вазу и скоро верну!
- Что? - Она растерялась и холодной рукой пощупала мой лоб. - Там же были две селёдки и ещё хороший хвост.
Тут она взглянула на подоконник:
- Ой, вот же он стоит! Извиняюсь, Ефим, но я его забираю… Куда ты девал селёдки, я тебя спрашиваю? Подожди, папа всё будет знать!
Она взяла нашу «вазу» и шагнула за дверь. Я побежал за ней:
- Мама, отдай! Мама, нам только дорисовать!
Она отвечала на ходу:
- Больше ты у Зака не работаешь. Кончено! Сумасшедший сын мне не нужен.
- Мама, постой! Мама, я ж тебе объясню!
Она не слушала. Я бежал за ней до самого дома. Там у нас с папой вышел крупный разговор. Под конец он взялся за ремень - он слишком любил маринованную селёдку…
Но я удрал к Заку.
Учитель, хмурый, невесёлый, сидел на крылечке. Он погладил меня по голове:
- Гиршеле, ты не расстраивайся… Получился маленький погром. Я вышел на базар поискать другую вазу, а когда вернулся…
Я не дослушал учителя и толкнул дверь…
Всё было кончено! Груда арбузных корок украшала подоконник. Бумажная роза валялась на полу. Дети Зака ходили с мокрыми, сияющими рожами. Учитель подолом испещрённого всеми красками халата покорно вытирал щёки то Сонечке, то Басеньке, то Ривочке…
Я подобрал бумажный цветок:
- Учитель, а как же наш… натюрморт?..
Зак сел на табуретку, взял палитру и, размазывая чёрную краску, сказал:
- Пока что, Гиршеле, надо закончить вот этот «натюрморт». А ты свой вид спрячь. Когда-нибудь… в другой раз…
Он придвинул к себе начатую вывеску и стал ловко выводить прямые чёрные буквы: УЕЗДНАЯ УПРАВА.
Этот шрифт у нас назывался «двойной губернаторский».
А я поплёлся домой и прилепил варшавский вид к стене - между мировым силачом Мацистом и душистой красавицей Метаморфозой.
(продолжение следует)
