«Контрольный листок»: образование, культура, общество - Показной «ура-патриотизм» «оперы-митинга» «Крым»

По всему чувствуется, что настало время предъявлять государству художественную продукцию новой России. Ждет терпеливое государство уже четыре месяца, не торопит — но ведь и совесть иметь надо, тянуть слишком долго не следует.

И вот первый кирпичик в фундамент очередного культурного мифа положил театр "Санкт-Петербург опера". И удостоился он за этот смелый и решительный шаг всяческой благодарности. Потому как не мудрствовал лукаво, а поступил как принято теперь в хороших домах: перелицевал старую вещь – оперу "Севастопольцы". Датируется она 1946 годом, автор — Мариан Коваль, который в памятный для советской музыки период с 1948 по 1952 был на руководящих постах при Союзе композиторов, а вообще-то писал много, патетично и как партия велела.

От творения Коваля, правда, остались "рожки да ножки", но тут был важен не сюжет, не музыкальный ряд и даже не слова, а накал патетики и гражданской самоуверенности. В этом плане Коваль оказался для создателей спектакля надежнейшей платформой, потому как эстетика "большого стиля", что с ней не делай, свой запас железобетонной прочности всегда сохраняет. Настоящий художник ведь, как известно, кожей и нутром чувствует запрос времени и публики. Он добровольный раб своего таланта, небеса говорят с нами его голосом и его творениями.

Днями в знаменитом особняке барона Дервиза на Галерной улице состоялась премьера оперы-митинга "Крым", как сказано в программке — "спектакля народного артиста России Юрия Александрова". Судить художника надо, как известно, по закону, им самим над собою признанным. Закон Александрова в этой работе, как я поняла его, — одобрить и поддержать сегодняшнюю государственную политику всецело и безоговорочно. Художественный руководитель театра "Санкт-Петербург опера" самоотверженно подставляет свое творческое плечо и, кажется, стоит рядом с руководством страны в решающую минуту судьбоносных действий.

Митинг – это такой театральный по сути жанр, где принципиально не может быть полутонов, оттенков, мысли и тени сомнения. Это, что греха таить, обращение к стадным чувствам, принципиальное нивелирование личности — тут порыв и единомыслие ценятся превыше всего. И поэтому не имеет значения, что с четвертого ряда 80% слов разобрать мне не удалось, что символы и сценические метафоры не то что вторичны, а просто архаичны.

Вспомнилось мне, как октябренком участвовала в так называемых "декламационных монтажах", школьных приветствиях участникам районных партийных конференций: читали мы перемонтированные завучами в сотый, вероятно, раз доморощенные стихи — немного о вечно живом дедушке Ленине, который нам все дал, немного о крошечных недостатках текущей жизни. Бодро, живо, с вылупленными глазами — от чувства ответственности момента…

Можно ли сказать, что автор спектакля фальшивит, льстит, прогибается перед начальством, или, не дай Бог, выслуживается? Зачем это ему, думаю я, читая интервью, где Александров говорит о перекличке между своей работой и трудом Шостаковича в блокадном Ленинграде. Он художник, режиссер, он такой вот закон над собой поставил и в поте лица работал. Но дьявол, как известно, в деталях. Шостакович писал Седьмую симфонию в городе, где люди умирали от голода. В отреставрированном особняке театра красота и благолепие, у входа экипаж полиции, в зале – вице-губернатор и глава Комитета по культуре. Ну вот право, Шостакович тут совсем лишний. Не стоило всуе его тревожить.

Великие советские режиссеры ХХ века были вынуждены делать, скажем так, государственные постановки. Марк Захаров с его знаменитой работой "Синие кони на красной траве", Олег Ефремов и многострадальная постановка пьесы Михаила Шатрова "Так победим!" остались в истории культуры как победы художников над обстоятельствами идеологического безумства, возвысив своих создателей. А все потому, что в этих работах, несмотря на понятные тогдашнему зрителю уступки и маневры, публику вели к некому идеалу, который читался, был перспективен и соответствовал тому, что ныне принято именовать национальным культурным кодом.

За последние четверть века я не помню в Петербурге театральной работы настолько "в лоб". Тем более на такую деликатную и болезненную для национального сознания тему, как судьба Крыма. Особенности жанра оперы, сроки, жажда поймать волну, вероятно, душевный подъем, который переживает режиссер сегодня, не объясняют для меня безнадежной провинциальности сценического результата.

Так и получается, что спектакль "Крым" куда банальнее, чем все обстоятельства и психологические извивы, обусловившие его появление на петербургской сцене.

В театре «Санкт-Петербург опера» состоялась самая скандальная премьера лета. Спектакль «Крым», который автор и худрук театра Юрий Александров назвал оперой-митингом прошел в спокойной атмосфере, хотя, по словам режиссера, неизвестные сторонники «Правого сектора» грозились сорвать спектакль.

Видимо, поэтому на «Крым» было продано всего 25 мест, остальная публика пришла по пригласительным билетам. Зал был заполнен на три четверти. Но это не убавило воодушевления автора. На предварительном прогоне некоторые экзальтированные журналисты аплодировали Александрову стоя и рыдали. На премьере таких бурных чувств у зала вызвать не удалось.

Спектакль поставлен по опере Мариана Коваля «Севастопольцы», о которой благополучно забыли в России на 70 лет. У критиков она считалась слабой и изобиловала словами «За Родину, за Сталина!». Но сюжет был полностью переписан под сегодняшние политические события. В декорации теперь присутствует масштабная современная карта Украины, а одно из действующих лиц – президент Путин. Действие идет в центре зала, актеры и зрители практически перемешаны.

Мнения публики и критиков еще до премьеры разделились: одни сочли, что автор – настоящий патриот, другие – что конъюнктурщик, решивший лишний раз сделать себе PR на горячей теме. Амбициозный Александров послал приглашения на спектакль первым лицам государства, но в итоге на нем появился лишь заместитель губернатора Петербурга Василий Кичеджи и несколько чиновников из Смольного.

Анонсировалось, что спектакль станет чуть ли не «маршем несогласных», и каждый сможет высказать свою позицию по Крыму. В итоге в финале публика продемонстрировала редкое единодушие. «Референдум», проводившийся под занавес, показал, что действия нашего президента на Украине одобряют все (нужно было вставать, если ты «за»). И большинство приглашенных на премьеру встало. Возможно, и было несколько человек с другой позицией, но режиссер и актеры (которые, кстати, тоже полностью «за») таких просто не увидели.

Ходят слухи, что когда спектакль только начали ставить, один из актеров театра отказался участвовать в нем по идейным соображениям. Его не уволили, но, по словам коллег из других театров, сейчас игнорируют всей труппой. К слову, изначально автор думал о премьере своей оперы на Дворцовой площади. Но то ли разрешения не получил, то ли одумался: собрать такую толпу зрителей не каждому по зубам.

… Оперу вряд ли можно назвать шедевром, скорей уж это – политический акт. Да и слишком уж много шума изначально было вокруг одноактного произведения маленького театра. На предварительном прогоне режиссер заикнулся о том, что собранные от показа произведения средства пойдут в фонд жертв Донбасса. Но если билетов продано 25 – это смешные деньги.

«В основе спектакля - опера Мариана Коваля «Севастопольцы» о защитниках города-героя, написанная композитором в годы Великой Отечественной войны. Сохранив выразительную музыку Коваля, художественный руководитель театра Юрий Александров полностью переработал партитуру оперы, создав совершенно новое, вдохновенное произведение о Родине и народном единстве», - так анонсируется спектакль на сайте театра.

Опера-митинг «Крым», по словам Александрова, поставлена в совершенно новом жанре, которого мир еще не видел. Постановка, как и любой митинг, начинена символами и яркими лозунгами, обращена к аудитории. В итоге получилась смесь из истории, пропаганды, агитации и высокого искусства.

Всю постановку сопровождает рассказчик, который между сценами читает стихи и соединяет отрывки, вырванные из истории Крыма. Однако функция рассказчика размывается в одном из эпизодов, когда испуганные бомбежкой жители восточной Украины бросаются к его ногам с криками «Спасите!» - и уже не понимаешь, кто он: то ли рассказчик, то ли олицетворение России?

После каждого монолога рассказчик уходит в сторону, как бы наблюдая происходящее с исторической высоты. Так, зритель видит генерала времен Крымской войны 1853-56 годов, который воспевает красоты полуострова и сожалеет о грядущем поражении. Тут же на сцену выходят сестры милосердия, которые раздают зрителям окровавленные бинты.

Затем действие резко перемещается в следующий век - это можно понять лишь потому, что герои называют друг друга «товарищами». Более конкретно время обозначается звуками бомбежки – наступает ключевой момент оперы, Великая Отечественная война. Следуя традициям, Александров «окрасил» этот эпизод красными прожекторами. Конечно, не обошлось здесь и без образа Родины-матери, которая благословляет своих сынов на войну с врагом.

Сцена о Великой Отечественной войне, пожалуй, самая эмоциональная. Но при этом эти эмоции никак не ассоциируются именно с Крымом – о полуострове вспоминаешь лишь тогда, когда герои постановки поют о «светлом городе Севастополе».

После этого режиссер и вообще уводит действие из Крыма и перескакивает спустя полвека в восточную Украину. И вот здесь, после пения актеров из уст маленькой девочки звучит вопрос: «Кто разжигает войну?». Ребенку вторит «рассказчик»: «Мы не потерпим фашизма лютого приметы! Засвистели вновь снаряды над Украиной! Заокеанским гостям – нет, за нами правда!», - восклицает он.

И дальше постановка становится еще более экспрессивной: «Мы с врагов получим то, что потеряли… народный гнев обрушим на врага… пришли к нам родные берега». И вдруг, после всего этого сцена резко меняется, словно переключили канал, и зритель видит детский лагерь, очевидно, всесоюзный «Артек», где дети счастливы в отличие от разгромленной Украины.

Заканчивается постановка патриотической песней. Зрители на первых рядах, которые кричали «Да!» лозунгам спектакля вскакивали с кресел и долго аплодировали. За ними потянулись и задние ряды, редкий зритель остался в кресле.

Невозможно не оценить качественное художественное оформление спектакля, высокое мастерство актеров, но в стенах петербургского дома оперы постановка воспринимается с трудом. Юрий Александров отмечал, что он хотел бы ставить «Крым» на улице – на Дворцовой и Красной площадях. Может быть, там эта опера будет смотреться более убедительно: определенному формату – определенное место.

Ничего большего не хотел Юрий Александров от партитуры советской оперы сталинского лауреата Мариана Коваля «Севастопольцы» (1946 г.), чем крещендо одной-единственной темы: страстной, всепоглощающей любви. К Родине. О реализации свежепридуманного жанра «опера-митинг» грезил размашисто, масштабно: чтобы на Красной да Дворцовой.

Не срослось. Кто-то кого-то, видимо, не до конца смог освоить. В итоге случились пятнадцать придуманных Александровым эпизодов. Тематическая нарезка под эгидой сквозного: «О, Крым… ты — наш, наш, наш!!!» длиной лишь в час. Галопом. Против четырех актов аутентичного Коваля — подарок небес.

Представьте себя в 2014 году на полнометражном воплощении таких произведений композитора Коваля, как «Валерий Чкалов», «Звезды Кремля», «Поэма о Ленине». Прикиньте: эта реинкарнация — на сцене особняка барона фон Дервиза или на любой другой. Что-что вы сейчас подумали, почувствовали?! А… То-то!

«Зритель будет слышать запах нашего пота», — сказал на пресс-конференции создатель «Крыма». Не уверена в обольстительности именно этой перспективы. За анализ обонятельных потрясений публики не берусь, избежать же поступательного рассказа не нахожу сил.

На сцене амфитеатром в полумраке и отдалении, незаметно, будто это зрители, притаился хор. В зале — каре: стулья на все четыре стороны. На полу единственный след сценографических раздумий — карта Крыма. На потолке между двумя люстрами в овале золотой лепнины — видеоарт Виктории Злотниковой (море, волны, кадры разнообразной хроники, матросы, памятники…). Полноценно разглядеть невозможно из-за хрусталя, который повсеместно, да и задирать голову первые тридцать минут на ум как-то не идет.

Начинает оперу-митинг небольшого роста «человек от театра» (Никита Захаров). В светло-сером современном костюме и галстуке, строго, громко, патетично читает он стихи, только что специально написанные Натальей Черниковой.

Не догадаться, что прототипом мужчины в сером является президент РФ, может только НЕрусский. Варяг, иноверец. К тому же постановщик в многочисленных интервью не счел уместным утаить от народа свою любовь к главе государства и всепоглощающее желание ввести его в ткань повествования.

Стихотворный зачин сменяет недлинная, но грозная ария воина с ружьем (Сергей Калинов) времен Первой Крымской войны. Словесный ряд не различим. Воина окружают шесть сестер милосердия. В руках у них окровавленная мануфактура, которую они со скорбным и трепетным выражением лица вверяют в руки сидящих в первом ряду. Зритель берет. Через некоторое время сестры отбирают бутафорские полотнища и бережно уносят их в цеха. Ария воина подкрепляется женским дуэтом. Поют про «Загоним врага на дно, неужто море сынам своим не хочет помочь».

На этом далекие 1850-е годы завершаются. Человек в сером поддает в действие еще пару стихотворных куплетов, и… не тормозя, постановщик выводит в вальсе гурьбу уже советских счастливых граждан с детьми-мягкими игрушками-цветами-улыбками, пляшущих о том, как «сердце ликует, сердце поет».

Но тут мгновенно обрушивается раскатами ВОВ. Образ воина получает свое развитие в образе матери (Елена Еремеева). В окружении лежащих на полу детей ее ария звучит столь же мощно, но не грозно, а скорбно. В сущности это, конечно, не мама ушедших воевать крымских моряков, а Мать с той же прописной буквы, что пишется Родина. Еремееву поддерживает хор. Отчетливо слышится мелодичное: «Севастополь, Севастополь». Тему сражений и морской славы укрупняют старый солдат (Николай Михальский) и бравые моряки.

Ровно тем же макаром, что кружили перед нами предвоенные счастливые люди, тут — закружили женщины с челночными клетчатыми сумками, детьми и однозначной тревогой/болью на лицах. То — предреферендумный Крым. А главный персонаж — ДИТЯ. Девочка (Евдокия Малевская) обращается к «президенту» яростно, агрессивно! В глазах злинка + слезы. Авторитарным тоном требует она изменить течение ужасной крымской жизни — ее собственной и всеобщей. Дуэт Дитя — «президент» производит наисильнейшее впечатление. Потому что именно в этот момент мне кажется: жизни нет, есть только сон.

Однако в сценической жизни «президент» закрывает руками лицо, преклоняет перед девочкой колено, вытирает ее слезы своим платком и они, распрямившись, митингово/елочно, унисон обращаются к залу. Зритель раскатисто и предсказуемо скандирует «ДА» на вопросы про русский язык, «волю, созидание труда», прочий «мир и май». «НЕТ» — в адрес войны и сопутствующих мерзостей.

В следующей сцене патриотическая температура понижается за счет образа сомневающегося гражданина. Всеволод Калмыков в очках, шляпе, с портфелем и глобусом в руках опасливо оглядывается, почему-то ложится на карту и больше напоминает ни разу не пропившего глобус учителя географии, нежели представителя «пятой колонны».

Далее — группка крымских татар в национальных платьях, золотом расшитых, с детьми и явной любовью к РФ исполняет свой лирический номер.

В следующем эпизоде не вполне понятно выглядит упитанный корабельный кок (Денис Закиров). Метафору с алюминиевой кастрюлей, из которой морячок раздает пирожки и детям, и зрителям, я, как говорится, «не взяла».

На сцене все действующие лица во главе с высоким морским чином. Звучит: «Народный гнев обрушим на врага, пришли домой мы навсегда!» В этой арии как раз-таки были различимы слова: «Севастополь заново отстроим…» Удивительно, что вдруг? Ведь Великая Отечественная уже окончательно закончилась минут пятнадцать как….

В последние мгновения в оперу Коваля вливается песня Мурадели «Легендарный Севастополь». Исполняют все. Публика из первых рядов воссоединяется с рядами действующих лиц, раскачивается в такт, поет! Остальной зритель слушает стоя. «Нац. предатели» в количестве штук пять-шесть остаются сидеть, вжавшись в спинки удобных кресел.

Что это было? Чужой дядя (не мама!) безо всякой твоей просьбы только что рождал тебя обратно в 30-е —50-е годы прошлого века. Александровскую сервильную агитку-однодневку смоет любой волной: невской, черноморской. Да нет, волна не снизойдет. Водопроводной струи достаточно. Даже слабого напора. Уворованный час из единственной жизни. Не более.

Р. S. А на улице — белый вечер, воздух, голубое небо, Поцелуев мост, Малая Голландия, дом Блока. Около него стоит чудесный белый пудель, а вовсе не «поджавший хвост паршивый пёс»…