«Контрольный листок»: образование, культура, общество

Когда читаешь умствования Новоселова о браке в человеческом обществе, становится совершенно очевидным, что он знает только одну-единственную форму брака и глубоко уверен: как образовались пары еще в нижнем палеолите, так и продолжали существовать вплоть до новой истории. Он явно не в курсе, что науке известны четыре формы брака, причем, первая из них — групповой брак — в его умозрительные построения никоторым боком не лезет и полностью противоречит россказням об образовании пар под действием инстинктов.

В отличие от Новоселова, я не придумал групповой брак в угоду своим теориям, а заимствую сведения о нем из надежнейших научных источников. В первую очередь, конечно, — из той самой монографии Ю.И.Семенова «Происхождение брака и семьи». Но о групповом браке пишут также и БСЭ 3-го издания, и учебники для студентов. В.Р.Дольник, уважаемый орнитолог, зачем-то сунувшийся в этологию и не снискавший там славы, а только презрительные отзывы специалистов, существование группового брака также признавал. Правда, он перепутал его с «групповухой», известной по порнофильмам и поместил его в человеческой истории после моногамного брака, что как раз наоборот.

Сущность группового брака состоит в том, что производство продукта, взаимопомощь, воспитание детей, поддержание нетрудоспособных сосредотачивались внутри рода, но половые связи — исключительно вне его: с кем угодно, на какое угодно время, с одним партнером, с разными или параллельно с несколькими. Это называется акойтным запретом. Семенов, перелопативший горы этнографического материала, категорически утверждает, что нарушение акойтии было у всех без исключения народов единственным преступлением, которое всегда каралось смертью. Практически все это выглядело так, что образовывался союз двух родов, в котором группа мужчин одного рода выступала как коллективный «муж» для группы женщин другого рода и наоборот. То есть, брак связывал не индивидов, а группы мужчин и женщин из разных родов. Это нашло свое отражение в системах родства: ребенок называл словом «отец» не какого-то конкретного индивида, а всю группу мужчин примерно одного поколения из другого рода.

Групповой брак возник с появлением неоантропов и существовал несколько десятков тысяч лет. Возник он, конечно, не одномоментно. До его окончательного формирования половые акты между мужчинами и женщинами происходили как с чужаками, так и со своими. Но внутри рода они запрещались на все время общих работ и подготовки к ним: на время охоты, рыбалки и совместной прополки огородов. Короткие периоды снятия запрета на секс выражались в виде бурных оргиастических праздников, выливавшихся в промискуитет, когда не разбирались кто и с кем. Охотничьи половые табу и оргиастические праздники очень хорошо известны во всех уголках нашей планеты и в виде пережитков сохранялись вплоть до XX века даже у вполне цивилизованных народов.

Согласно Новоселову, в женщине, как в глючном компьютере, наряду со старыми сидят и новые инстинкты, которые ею и управляют. Но почему-то в течение многих тысячелетий хитрые бабешки, способные перехитрить самого хитрого мужчину, не замечают, что общество развивается совсем не так, как того требуют их древние инстинкты. Возникают и расширяются периоды производственных половых табу и все короче становятся периоды разрешенного секса. Это когда же ублажать мужчин с целью добиться эксклюзивного кормления, если в период табу к ним даже приблизиться нельзя? Читаем у Семенова: «У многих народов в период действия производственных половых табу не только запрещались половые отношения, но в той или иной степени ограничивались всякие отношения между мужчинами и женщинами. Мужчинам запрещалось прикасаться к женщинам, смотреть на них, разговаривать с ними, есть пищу, ими приготовленную, находиться с ними под одной крышей и т.п.»14

Развитие идет вопреки не только старым инстинктам, но также и новым, изобретенным Новоселовым, предписывающих образование пар. Семенов писал: «В силу кратковременности аномных периодов и их бурного оргиастического характера пары перестали образовываться. Общение полов в периоды оргиастических праздников приобрело характер промискуитета в утвердившемся понимании этого слова.»15 Кто утверждал, что «именно работой инстинктов определяются отношения между мужчиной и женщиной»? Почему же тогда они допускают этакое антитеоретическое безобразие?

Замечу, что в отличие от Новоселова, Семенов не фантазирует, описывает не то, что, по его мнению, должно было быть, а то, что наблюдалось в действительности, причем, у многих описанных антропологами народов. В том месте, где Семенов сообщает о распространенности производственных половых табу, он дает сноску и в ней на четверть страницы мельчайшим шрифтом только перечисление названий племен и народов, у которых этот был отмечен этот обычай, вместе с последующими оргиастическими праздниками опрокидывающий домыслы Новоселова.

Кстати, Семенов считает, что «Исчезновение пар, устранив возможность конфликтов на почве удовлетворения полового инстинкта, неизбежно должно было иметь следствием резкого возрастание единства и сплоченности первобыного стада.»16 У Новоселова прямо противоположная точка зрения: «так как конфликты между самцами из-за самок стали смертельными, то любая одинокая особь любого пола стала являться источником нестабильности и смертельного риска в группе. Поэтому более жизнеспособными стали те группы, в которых наибольшее число особей было объединено в устойчивые пары. Стадный сексуальный рынок стал крайне невыгоден группе. Отношения между полами стали преимущественно парными. Так зародилась система моногамного брака.» Кому будем верить: ученому или дилетанту, который даже не знает, что парный и моногамный — разные формы брака?

Для Новоселова единственный выход, чтобы выкрутиться в вопросе возникновения группового брак — это изобретение сверхнового инстинкта, который подавил как старый, так и новый. Тем самым вырисовывается соблазнительно стройная схема: каждой эпохе в истории человечества соответствует свой инстинкт, который эту эпоху и создает. Все бы хорошо, но далее возникают парный брак и семья, то есть, образуются пары, и стройная схема рушится. Что же: опять включились подавленные древние протопоповские и новые новоселовские инстинкты, ведущие к образованию пар? А как насчет сверхновых, которые на время группового брака их перебороли? Они, наоборот, выключились?

Парная семья — это последние тысячелетия перед тем, как обозначилось социальное расслоение и возник моногамный (правильнее, патриархический) брак. К тому времени человечество давным-давно расселилось по всей планете, а Австралия с Америкой отделились от Евразии и Африки непреодолимыми по тем временам водными пространствами. Инстинкты передаются только через гены. Чтобы произошли изменения в молекуле ДНК, несущей генетическую информацию, необходима мутация, то есть, случайное событие. Одновременно на всех континентах одна и та же мутация произойти не может. Она возникает в одном каком-то месте, затем распространяется по планете, причем, не воздушно-капельным путем, как вирусы, а весьма длительным: нужно, чтобы ребенок, получивший геном, содержащий новый инстинкт, вырос, перебрался в соседнее стойбище и зачал там младенца, который тоже должен вырасти, его тоже должно занести на новое место и т.п. Спрашивается, за какое время сверхновый инстинкт из Европы переберется в Австралию — при отсутствии самолетов, пароходов и даже парусников? Ведь и в Европе, и в Австралии наблюдали как парную семью, так и явные свидетельства существовавшего в прошлом группового брака. Несколько тысячелетий — явно маловато, а потому напрашивается вывод: отказаться от болтовни об инстинктах, определяющих отношения полов и поискать причины их изменений в общественном устройстве. И для начала прочесть, наконец, книгу Ю.И.Семенова.

Смелыми мазками, исходя из первобытных, животных инстинктов, то есть, высасывая из пальца, Новоселов рисует картину отношений в первобытном стаде: «Во главе стада — вожак, самый сильный и агрессивный самец. Он доминировал над всеми остальными членами стада. Остальные самцы выстраивались по своему положению в виде пирамидальной иерархической структуры. Формировалась эта структура в постоянных жестоких стычках, конфликтах самцов между собой.»

Уже весьма сомнительно. Если все дело в животных инстинктах, то не худо бы провести сравнение первобытного предчеловеческого стада со стаей животных. И сразу же обнаруживаем, что наблюдения за стаей с умозрительными домыслами не совпадают. Во всех книгах по антропогенезу подчеркивается решающая роль совместной деятельности в развитии человека. Однако, у диких собак в случае «совместной деятельности», то есть, общей охоты «Никакой иерархии в стае обнаружено не было. Соперничество отмечалось лишь между самками, но не самцами. Доминирование при разделе добычи слабо проявлялось или совсем не проявлялось также у гиен и волков...»17

Продолжаю цитировать Новоселова: «большей жизнеспособностью стали обладать те группы, в которых особи демонстрировали большую взаимопомощь и слаженность действий. Это помогало и на охоте, и на войне, и в хозяйственной деятельности. Так возникли очень слабые пока врожденные мораль и альтруизм — свойства человека, противоположные эгоизму как вредному для сообщества в целом проявлению иерархического инстинкта и инстинкта самосохранения отдельной особи.

Проще говоря, сообщество людей стало держаться не только на страхе, но и на понимании, и на самопожертвовании людей во имя общего блага. Наш первобытный предок становился все меньше животным и все больше человеком. И это начало закрепляться во врожденных поведенческих программах. Повторимся — только начало, очень слабо и медленно.

Опять сплошная эклектика. Обществом, по мнению Новоселова, управляют как инстинкты, так и мораль вкупе с альтруизмом, которые возникают в ходе совместной деятельности. Если считать, что возникающие моральные нормы закрепляются в коллективной памяти и передаются в процессе воспитания — как раз и получается «теория среды». Именно так формировали в детстве каждого из нас. Все вроде бы просто и ясно. Новоселов, однако, придумывает, не утруждая себя доказательствами, весьма замысловатый путь. Мораль и альтруизм у него являются врожденными. Это означает, что альтруизм, возникнув, должен произвести мутацию в молекуле ДНК, которая и является носителем наследственности. Да еще из цитированной мутной фразы получается, что мутация на первых порах действует слабо... Ну что тут можно сказать? Перед таким махровым невежеством попросту опускаются руки.

Теперь по поводу превращения стада в племя. Взявшись за учебник, то есть, собравшись учить других, Новоселов не знает, что такое племя, и не понимает разницы между парным и моногамным браком, который возник всего лишь 3 — 4 тысячи лет назад и обязательным условием возникновения которого является имущественное расслоение. У него в первобытном стаде возникает парная структура, после чего стадо постепенно превращается непосредственно в племя. Это весьма убогое, потому как умозрительное, представление.

Племя есть объединение родов. Определяющая черта рода — акойтия, то есть, абсолютный запрет половых связей между его членами. Возникновение группового брака и становление рода — две стороны одного и того же процесса. Парная семья образовалась значительно позже. Предупреждая обвинения в том, что я слепо полагаюсь на Ю.И.Семенова, приведу цитату из учебника для студентов. «Род есть группа людей, между которыми строжайше воспрещены половые отношения. В силу этого члены каждого рода могут вступать в половые отношения, а тем самым и в брак только с членами других родов. Этот обычай носит название экзогамии, что буквально означает — брак во вне. Экзогамия, то есть требование искать половых партнеров вне рода, является производной от запрета половых отношений внутри рода».18

Если лень читать монографии и учебники, так можно было бы заглянуть, например, в Большую советскую энциклопедию, где в словарной статье «Племя» сказано то же самое: «Отличительная черта П. — существование кровнородственных связей между его членами, деление на роды и фратрии. По наиболее принятой точке зрения, П. в зачаточном виде возникло одновременно с родом (по другой — несколько позже него), т.к. экзогамность последнего предполагает постоянные связи (хозяйственные, культурные и в первую очередь — брачные) как минимум между двумя родовыми коллективами.»19

Новоселов много раз повторяет, что парные отношения возникли на самом раннем этапе развития человеческого общество. Откуда он это взял — совершенно непонятно. Отвечу ему опять же цитатой из учебника. Там прямо про Новоселова: «Среди подавляющего большинства философов, социологов и даже этнологов, не говоря уже о людях далеких от всякой науки, бытует представление, что брак между индивидами и семья, то есть группа, состоящая из мужчины, женщины и их детей, существовала всегда. Очень многие из них утверждают, что существование такого рода брака и такого рода семьи обусловлено биологией размножения человека, и что эти институты унаследованы им от его животных предков. Все это совершенно неверно.»20

Сначала был промискуитет (более правильный термин — аномия, означающий в переводе с греческого отсутствие законов), затем возник групповой брак и только потом — пары, семья и парный брак, который не надо путать с моногамным (правильнее — патриархическим) браком. Парный брак отнюдь не запрещал сожительства одного мужчины с несколькими женами и одной жены — с несколькими мужьями.

В этой главе Новоселов сочиняет, как должно было выглядеть уже не стадо, а древнее племя наших предков: «древнее небольшое племя состояло в основном из высокопримативных особей, обладающих относительно высоким ранговым потенциалом и управляемых врожденными инстинктивными поведенческими программами как уровня человеческого стада, так и уровня племени с парной внутренней структурой.» «Вам трудно будет в это поверить, и в то же время любому биологу очевидна простая истина: С ТЕХ ПОР МЫ НЕ ИЗМЕНИЛИСЬ.» «Наш биологический вид формировался, когда люди жили немногочисленными сообществами. Семья, небольшое племя. То есть в наших врожденных инстинктах закреплены поведенческие стереотипы, необходимые для выживания в условиях семьи или немногочисленной группы в окружении дикой природы в обстановке опасности и недостатка пищи. С тех пор мы сами и наши инстинкты не изменились.»

«рассмотрим иерархию племени, состоящего из большого числа особей обоих полов с учетом этой его половой неоднородности. Иерархическая структура мужской части подобна структуре стада — пирамидальная. Положение в иерархической пирамиде (ранг) определяется общей жизнеспособностью индивида. В древнем племени эта жизнеспособность определяется как и в человеческом стаде, ранговым потенциалом плюс физическими данными и агрессивностью. «На самом верху пирамиды власти находится вождь — самый агрессивный и сильный воин. Он проворнее всех орудует своим каменным топором, поэтому оспаривать его власть чревато неприятностями. Психологи называют такого мужчину «альфой». Этологи называют такого самца высокоранговым. Высокоранговым достаются куски добычи побольше и получше. Их любят женщины.»

По Новоселову получается, что возможен лишь один-единственный вариант общественного племенного устройства: с иерархической структурой, с вождем наверху пирамиды, который попадает туда за свою силу и агрессивность и которого все боятся: как бы не приложился топором по темени. Благодаря своему положению, вождь отхватывает себе лучшие куски. О возможности других вариантов Новоселов не заикается. Да, среди тысяч примитивных обществ, описанных этнографами, можно найти и такие. Но большинство — с теми же самыми управляющими инстинктами — устроены совершенно иначе. А Новоселов об этом даже не догадывается — в силу своей малограмотности, в которой он сам признается на форумах, где обсуждается его книга, и которой он, как ни дико это звучит, гордится: «Ни Протопопов, ни я, не являемся официальными учеными, то есть не имеем дипломов биофака или истфака и не получаем зарплату в каком-либо институте. К моему счастью, я не имею обширных гуманитарных знаний и не перегружен ошибками предшественников.»21

Возьмем для примера жившее в бассейне Амазонки племя тарунде, которое описал выдающийся француский антрополог К.Леви-Стросс. Уж если даже мы, цивилизованные люди, по мнению Новоселова, ничуть не изменились с времен древнего небольшого племени, если нами по-прежнему управляют те же самые инстинкты, то, очевидно, внутреннее общественное устройство тарунде должно в точности соответствовать описанию древнего племени в редакции Новоселова. Как же иначе? Ведь отношения людей, как он утверждает, определяются инстинктами, которые видоспецифичны, при этом все неоантропы, включая и древнее племя, и современных дикарей, и цивилизованных людей — один и тот же биологический вид. Кроме того, учтем: вблизи экватора не было, в отличие от Европы, периодов обледенений, не возникала проблема исчезновения (истребления) мамонтов, на протяжении десятков тысяч лет климат существенно не менялся, те же джунгли и реки, те же самые животные с теми же повадками, те же способы добывания себе пропитания: собирательство и охота.

«Вождь тарунде, лет тридцати, был столь же умен, как и его коллега, но по-иному. Вождь ваклитису произвел на меня впечатление человека очень осмотрительного и находчивого, он постоянно обдумывал какую-нибудь выгодную комбинацию. Тарунде же нельзя было назвать человеком дела, это был скорее созерцатель, наделенный поэтическим умом и чувствительностью. Он отдавал себе отчет в упадке своего народа, и это окрашивало его речь меланхолией...

Его любопытство к нашим нравам и к тем, которые мне удалось наблюдать в других племенах, ничуть не уступает моему. С ним этнографическая работа никогда не бывает односторонней. Он понимает ее как обмен сведениями и с интересом воспринимает все, что я ему сообщаю. Часто он даже просит у меня — и заботливо хранит — рисунки, на которых изображены украшения из перьев, головные уборы, оружие, какие я видел у ближайших или отдаленных племен».22

Ну и где в этой характеристике «самый агрессивный и сильный воин», угрожающий каменным топором? По Новоселову, он должен добиваться власти «в постоянных жестоких стычках, конфликтах самцов между собой». Однако, поскольку тарунде Новоселова не читали, у них все совершено иначе: «Когда вождь стареет, заболевает и уже не чувствует себя способным выполнять свои тяжелые обязанности, он сам выбирает себе преемника: «Вот этот будет вождем». Однако эта неограниченная власть скорее кажущаяся, чем реальная (дальше мы увижим, сколь слаб авторитет вождя). В этом случае, как и во всех других, решению вождя, очевидно, предшествуе зондирование общественного мнения: назначаемого преемника предварительно одобряет большинство членов группы. Избрание нового вождя зависит не только от пожеланий и возражений самой группы, оно должно отвечать и намерениям самого кандидата. Нередко предложение власти наталкивается на бурный отказ: «Я не хочу быть вождем» В этом случае приходится искать другого. Действительно, власть, по-видимому, не является объектом соперничества, знакомые мне вожди чаще считали ее тяжелым бременем, нежели поводом для чванства».23

Продолжаю цитировать Леви-Стросса. Напоминаю, что это не поверхностные впечатления заезжего журналиста, а свидетельства авторитетнейшего ученого, который излагает не результаты своих умозрительных упражнений, а виденное собственными глазами: «Следует отметить, что вождь не находит опоры для своих многочисленных обязанностей ни в определенной каким-либо образом власти, ни в публично признанном авторитете. ... вождь лишен возможности принуждать Вожди были моими лучшими информаторами, и, понимая их трудное положение, мне хотелось щедро вознаградить их, однако, мне редко приходилось видеть, чтобы какой-нибудь из моих подаврков оставался в их руках дольше нескольких дней. Каждый раз после того как я расставался с какой-либо группой через несколько недель совместной жизни, индейцы успевали стать счастливыми обладателями топоров, ножей, бисера и т.п. Вождь же оставался столь же неимущим, что и к моменту моего появления».24

Такой вот высокоранговый самец... Вспомним для контраста вожака в обезьяньем стаде. Когда в клетку передают корм, он забирает все себе и не подпускает никого до тех пор, пока не нажрется. И как только у некоторых поворачивается язык прилеплять один и тот же термин и к обезьяньему вожаку, и к вождю в человеческом племени?! А не прилеплять нельзя: назови Новоселов с Протопоповым их разными терминами — и все их теоретизирования тут же посыплются, поскольку иллюзия содержания в них создается исключительно вследствие эквивокации, то есть, логической ошибки, при которой в одном и том же сочинении в один и тот же термин исподтишка вкладывается то один, то другой смысл.

Но может быть племя тарунде какое-то особенное, с генетической мутацией, вследствие которой иерархические инстинкты у них отключились? Ладно, заглянем на другой конец нашей планеты: на Новую Гвинею в деревню горных арапешей, которых описывала М.Мид — также один из столпов антропологии XX века. Вследствие того, что в горах очень мало земли, пригодной для обработки, жили арапеши бедно, постоянно на грани голода. Согласно императиву Новоселова «группа не отягощенных воспитанием людей в условиях дефицита благ и невозможности выйти из группы, человеческое существо начинает жить в полном соответствии с этой инстинктивной программой. Образуется животное стадо во главе с самым агрессивным хитрым и наглым самцом и жесткими конфликтными отношениями внутри пирамидальной иерархии.»

Однако, при дефиците благ и невозможности выйти из группы «Проблема руководства обществом ставится арапешами не как проблема ограничения агрессивности и стяжательства у некоторых его членов. Суть их политической проблемы состоит в том, как заставить нескольких способных и одаренных людей взять на себя против их воли ответственность и руководство... При этом предполагается, что никто не хочет быть лидером «большим человеком». «Большие люди» должны планировать, руководить обменом, важно шествовать, говорить громким голосом, они должны хвататься тем, что было совершено ими в прошлом, и тем, что предстоит сделать в будущем. Все это арапеши считают самым неестественным и трудным поведением, от которого уклонится любой нормальный человек, если только сможет.»25

Арапеши не то что отличаются от выдуманного Новоселовым племени, у них решительно все не так, как положено быть, исходя из инстинктов. Ну не рвутся они быть высокоранговыми самцами, расталкивать других и хватать лучший кусок. Им это в тягость. Еще большая тягость для них — власть и право распоряжаться другими. Они настолько привыкли к коллективному труду, что «Идеальным распределением пищи для них было бы такое распределение, при котором каждый ел бы пищу, выращенную другим, ел дичь, убитую другим, ел мясо свиней не только не его собственных, но выращенных так далеко, что даже имена людей, вскормивших их, были бы ему неизвестны. Под влиянием этого идеала арапеш охотится только для того, чтобы послать большую часть своей добычи брату матери, своему кузену, тестю. Самый низкий человек в общине, человек, настолько безнравственный, что с ним даже говорить бесполезно, для арапешей тот, кто сам съедает дичь, убитую им, будь это даже крошечная птаха.»26

При этом у равнинных и прибрежных арапешей, по внешности отличающихся только прической, обычаи совсем другие: «Нет причин считать, что темперамент арапеша создан его диетой. Люди с равнин, говорящие на том же самом языке и во многом принадлежащие к той же самой культуре, питаются еще более ограниченно, в их пище еще меньше белков, чем у горных арапешей. Тем не менее, это сильный, агрессивный народ, и весь их этос резко противоречит духу их соседей-горцев.»27

У арапешей «против настоящего насильника у общины нет никаких средств. Такие люди внушают арапешам нечто вроде благоговейного изумления. Только потому, что все воспитание у арапешей направлено на уменьшение насилия в жизни, на то, чтобы удушить в зародыше мотивацию насильственного поведения, общество в состоянии функционировать, призывая к порядку жертвы насилия, а не тех, кто их совершает.»28 А совсем рядом с кроткими арапешами живут охотники за головами... Очень на них похожие. Представляющие из себя тот же самый биологический вид. С теми же самыми инстинктами.

Неразрешимая в рамках инстинктивизма проблема заключается в том, что примитивные народы весьма различаются друг от друга. Но если поведение человека действительно определяется его инстинктами, то различаться народы никак не должны: ведь в соответствии с азбукой биологии инстинкты видоспецифичны. В зоологии доказательством принадлежности особей к одному виду является способность скрещиваться и производить на свет полноценное потомство, которое также может давать потомство. В отношении человека это проверено многократно: цивилизованные люди и дикарки из всех племен скрещиваются без проблем и рожают вполне полноценных детишек.

Новоселов, радующийся своей безграмотности, в которой сам и признается, о различиях все же наверняка что-то слыхал краем уха и, чтобы не ломать голову, решает неразрешимую проблему очень просто: все изученные этнологами примитивные народы он отправляет на помойку, чтобы они не мешали ему строить теории: «современные племена — это тупиковые варианты эволюции, своеобразная помойка человеческих сообществ.» Но какой эволюции, позвольте уточнить? Генетической? Напомню изречение Новоселова: «Наш биологический вид формировался, когда люди жили немногочисленными сообществами. Семья, небольшое племя. С тех пор мы сами и наши инстинкты не изменились.» Значит, на помойку человеческие сообщества попадают вследствие социальной эволюции — ничего другого не остается. Тем самым еще раз обнаруживается эклектическая сущность г-на Новоселова. Сначала он заявляет, что поведение человека определяется его инстинктами, затем признает влияние социальных причин, которые, оказывается, настолько сильны, что могут завести народ со всеми его инстинктами в тупик эволюции.

Серьезные ученые к примитивным народам относятся совершенно иначе: не выкидывают их на помойку, а считают, что их изучение дает ценнейший материал для понимания нашего древнего прошлого. Э.Фромм в своей книге при анализе одной только черты: агрессивности (или миролюбия) привлекает к рассмотрению тридцать первобытных культур. И приходит к выводу, что агрессивные народы с пирамидальной иерархией составляеют между ними меньшинство: «жестокость и деструктивность в большинстве обществ остаются на таком низком уровне, что их объяснение с помощью «врожденных» страстей явно не может никого убедить. Более того, факты свидетельствуют, что менее цивилизованные общества (охотники, собиратели и ранние земледельцы) проявляют меньшую агрессивность, чем более развитые цивилизации. А это опровергает мнение о том, что деструктивность является частью человеческой «натуры».29