Остров Горн, 2013, № 9
Редкие публикации
Усиление демократических тенденций среди учащихся высшей школы. Истоки и основная направленность студенческих выступлений
© Пашковский Г. М.
Из книги «Студенческое движение на Западе». Минск, 1977 г.
Общий кризис капитализма, обостряющий социальные противоречия, является источником растущего недовольства учащихся высших школ своим положением, которое характеризуется усилением давления монополий на систему высшего образования. Это в общем виде отражает растущую поляризацию классовых сил капиталистического общества и, в частности, углубление антагонизма между монополией правящего класса на высшее образование, духовные ценности и растущей, диктуемой развитием производства потребностью в приобщении к интеллектуальному потенциалу общества все более широких слоев населения. Предвидя данный процесс, К. Маркс писал: «...по мере развития крупной промышленности созидание действительного богатства становится менее зависимым от рабочего времени и от количества затраченного труда... а зависят, скорее, от общего уровня пауки и от прогресса техники, или от применения этой науки к производству». Естественно, что чем интенсивнее наука внедряется в капиталистическое хозяйство, тем большим должен быть объем общих и специальных знаний его работников, тем настоятельнее необходимость в их овладении.
Возросшая демократизация социального состава студенчества капиталистических стран вступает в противоречие с классовым характером системы высшего образования. Расширяющееся приобщение молодежи из низов к высшему образованию, знаниям правящий класс рассматривает как покушение на свою монополию и поэтому, раздвигая одной рукой рамки высшей школы, другой стремится удержать ее в границах господства. С этой целью используется, в частности, дифференциация высших учебных заведений на привилегированные и непривилегированные. Привилегированные (университеты, «увитые плющом», – Гарвардский, Принстонский, Йельский в США; так называемые большие школы во Франции) предназначены для элиты, остальные – для трудящихся. Дифференциация школ по типам осуществляется на основе высокой платы за обучение, экзаменов завышенной трудности и т. п. Так, плата за обучение в Гарвардском университете составляла в 1975 г. 3,5 тыс. дол. в год. Высокая плата за обучение, низкий уровень образования в средних школах, предназначенных для рабочей молодежи, завышенные требования к ней способствуют тому, что свыше половины поступивших на первый курс не доходят до выпускных экзаменов. Низкий уровень преподавания в высших учебных заведениях, предназначенных для представителей «большинства», отражается на качестве знаний – они мало соответствуют современным требованиям. Но даже получив вузовский диплом, молодой специалист не всегда может найти работу вследствие спада производства в капиталистических странах в середине 70-х годов. Во Франции в 1975 г. безработица распространилась на 70 тыс. выпускников вузов.
Наступление монополий на права высшей школы находит свое выражение и в изменении ее юридического статуса. Речь идет о так называемой университетской автономии, бывшей важным атрибутом буржуазного демократизма в системе высшего образования. В настоящее время проблема университетских прав, или, что одно и то же, университетской автономии, стала необычайно острой в связи с ростом бюрократической опеки над высшей школой.
Пока подавляющая масса работников высококвалифицированного умственного труда отождествлялась с господствующим классом, она пользовалась всеми правами буржуазной демократии. Это право распространялось и на высшую школу. Подобно капиталистическим предприятиям высшие школы были независимы и самостоятельны по отношению друг к другу. Университеты представляли нечто вроде коллективного буржуа, они владели недвижимым имуществом, обладали собственными финансами, складывающимися из доходов от недвижимости, от продажи услуг по обучению подрастающего поколения имущих, за счет продажи научной продукции, Высшие школы были самостоятельны также в своей академической и педагогической политике.
Студенчество, материально независимое от университетов, рассматривалось как равноправный член их общины, пользовалось большой академической свободой: правом выбора курсов лекций, преподавателей, участвовало в принятии некоторых административных решений. Университетский диплом открывал – его владельцу доступ к духовным и материальным благам буржуазного общества.
Демократизация социального состава высшей школы сопровождается изменением ее юридических прав. Университетское самоуправление выхолащивается, выборные органы – советы факультетов, колледжей – лишаются своего значения. Решающее слово в ведении университетских дел приобретают представители центрального исполнительного аппарата или верхушка монополистического капитала. Формально избираемый членами университетской общины президент и его выборщики «пользуются ограниченной свободой, а то и вовсе ее не имеют»,– пишет западногерманский публицист Л, Массиас в своей книге «Оборотная сторона США» (М., «Прогресс», 1968, с. 259). По его свидетельству, члены вузовского руководства все больше превращаются «в крупных или мелких служащих органа, состоящего не из специалистов, а в подавляющем большинстве из людей делового мира».
В руководстве одного из крупнейших американских вузов – Калифорнийского университета – насчитывается 68 представителей монополистического капитала. Политика Гарвардского университета определяется представителями монополистических групп. В Англии право занимать пост главы университета имеют лишь титулованные особы. Во Франции решающее слово в принятии того или иного решения, касающегося внутри-университетских дел, принадлежит не преподавателям и студентам, а министерству высшего образования и его чиновникам.
Все это ведет к нарастанию в университетской среде мелочной административной опеки. Любое недовольство студентов, ранее воспринимавшееся как внутреннее дело того или иного вуза, ныне все чаще подлежит разбирательству государственных административных органов, деятельность которых имеет ярко выраженный антидемократический характер.
Административный диктат становится отличительной чертой современного университета. Даже с точки зрения буржуазного законодательства он имеет неконституционный характер, поскольку его основу составляют произвольные решения исполнительной власти. Разрыв между зафиксированными в законах правами и произвольными мерами властей – свидетельство включения высшей школы в систему бюрократического регулирования, которое в случае необходимости дополняется полицейским произволом. Например, главное полицейское ведомство США – Федеральное бюро расследований (ФБР) – имеет право ареста по одному лишь подозрению в виновности. Во время студенческих волнений па основании этого несанкционированного американским конгрессом права арестовываются тысячи студентов.
Широко применяются в высших школах и другие меры насилия, в частности судебный произвол в отношении бунтующего студенчества. Во время волнений в Калифорнийском университете (США, 1964) были арестованы и отданы под суд 600 студентов. В 1970 г. перед судебными органами США предстало 275 учащихся высших школ.
Длительное время университетская автономия спасала студенчество от судебно-полицейского террора властей. К тому же и студенчество, выступавшее в целом в качестве привилегированной группы молодежи, своим благонамеренным поведением не давало повода для его применения. Оппозиционные настроения учащихся высших школ, вызванные ростом государственно-монополистического диктата над сферой образования, привели к тому, что в качестве объекта судебного и военно-полицейского насилия оказались и студенты.
В мае 1968 г. впервые за всю историю существования Парижского университета на его территорию были введены войска и вооруженные наряды полиции для подавления студенческих волнений. Разрабатывались проекты закона о разрешении права ввода вооруженных сил на территорию университетов и колледжей в США. Применение для борьбы со студенческим движением репрессивных мер обнажает глубоко реакционную сущность существующего капиталистического строя, придает студенческой борьбе драматический характер (подавление студенческих выступлений сопровождается многочисленными жертвами).
Подчинение высшей школы репрессивному механизму современного капитализма происходит и по другим каналам. Один из них – участие университетов и их учащихся в исследованиях для военных ведомств. В США общая сумма заказов военного министерства высшей школе составляет, как правило, многие миллиарды долларов.
Другой канал милитаризации университетов – призыв студентов в армию. Освобождение от военной службы ранее рассматривалось как одно из свидетельств привилегированного положения учащихся высших школ. Наступление на университетские права сопровождается постепенной ликвидацией этой привилегии. В ФРГ она фактически осуществляется на основе законов о всеобщей воинской повинности (1956, 1961).
В Англии традиционное освобождение студентов от службы в армии опирается на отсутствие всеобщей воинской повинности. С 1964 г. английская армия имеет не всеобщий, а профессиональный характер, комплектуется за счет добровольцев. Рост технической оснащенности современных вооруженных сил, требующих специалистов с высшим образованием, привел к тому, что вербовка добровольцев усиливается в стенах университетов. Молодежные печатные издания, в том числе предназначенные для студенчества, воспевают милитаризм. Не довольствуясь агитационными мерами, правящие круги прибегают в случае необходимости к принудительному вовлечению студенчества в обслуживание своей военной машины. Так, правительство США, ссылаясь на якобы недобросовестное отношение некоторых студентов к своим академическим обязанностям, призывает в армию ту часть учащихся высших школ, которая особенно активно выражает свое недоверие существующему режиму. Армейская служба способствует радикализации студенческих масс. Военная машина современного капитализма имеет такой откровенно угнетательский, антидемократический характер, что даже те из студентов» которые сохраняли известные иллюзии в отношении капиталистического строя, начинают быстро их терять.
Этому способствует и то обстоятельство, что идеологический аппарат буржуазии, оправдывающий капитализм, лишается прежней силы своего воздействия. Буржуазная идеология не в состоянии объяснить суть тех сдвигов, которые привели к росту социального угнетения учащихся высших школ. В то же время отчетливо обнаруживается откровенно классовый характер идеологических отношений современного капиталистического-общества. Чем чаще идеологический аппарат буржуазии дает перебои, тем интенсивнее она распространяет свои теории, пытаясь превратить их в убеждения студентов. Эту задачу берет на себя империалистическое государство. Идеологическая обработка населения, включая вузовскую молодежь, возводится в ранг государственной политики.
Через печать, радио, телевидение, преподавание социальных наук студенчеству стремятся навязать стандарты поведения, угодные верхам. Среди этих стандартов – терпеливость, исполнительность, лояльность, умение приспосабливаться и подчиняться. Курс берется на то, чтобы внедрить в сознание студенчества интеллектуальный и социальный конформизм, воспитать из них добросовестных исполнителей своих профессиональных обязанностей.
Идеологический террор буржуазии, распространение на студентов репрессивных функций современного капитализма в сочетании с кризисом системы высшего образования ведет к росту оппозиционных настроений в университетской среде, к появлению у учащихся высших школ стремления участием в борьбе добиться удовлетворения своих прав.
В прошлом подобные стремления редко выходили за рамки лояльности – довлели соображения карьеры, от «вольнодумства» удерживал страх запятнать свою репутацию, попасть в число неблагонадежных. Ныне этот, мотив постепенно теряет свою сдерживающую силу в; связи с резким ухудшением социального положения интеллигенции капиталистических стран.
Растущее в ходе научно-технического прогресса усложнение экономического и социального механизма капиталистического общества и вследствие этого усиливающееся втягивание большинства работников умственного труда в обслуживание этого механизма в качестве рядовых исполнителей делают перспективы демократического студенчества малопривлекательными и способствуют вызреванию в его среде недовольства существующим положением.
Стимулирующим фактором усиления этого недовольства послужили такие сдвиги на мировой арене, как ослабление позиций капитализма в соревновании со странами социалистического содружества. Успехи Советского Союза и других социалистических стран в решении проблем приобщения к достижениям научно-технической революции всех членов общества стали мощным толчком в процессе радикализации студенческих масс.
Начало этой радикализации положили 60-е годы, особенно период 1967–1969 гг., когда студенческие волнения и протесты были зафиксированы в 25 ведущих капиталистических странах, в том числе в наиболее крупных – Англии, США, Франции, Италии, ФРГ и др. В ряде случаев (Франция, весна 1968 г., Италия, Англия, ФРГ и США– 1967–1968 гг.) в результате студенческих волнений (забастовки, демонстрации, бойкот занятий) оказалась парализованной на некоторое время система образования, власти этих стран вынуждены были предпринять срочные меры по реорганизации учебного процесса якобы для удовлетворения интересов учащихся высших школ. Разумеется, дальше незначительных изменений правительство не пошло, что вызвало серию студенческих выступлений и в 70-х годах, например во Франции весной 1976 г., в декабре этого же года в ФРГ. Не прекращались взрывы студенческого недовольства в Италии, Англии и других странах.
Подъем общественной активности учащихся высших школ сопровождался усилением внимания к ним различных политических сил, каждая из которых стремилась привлечь бунтующих студентов на свою сторону. Отражая интересы господствующего класса, буржуазные идеологи, например, доказывают возможность реализации студенческих интересов в современном капиталистическом обществе. С этой целью ряд западных авторов, преимущественно неофрейдисты (Л. Фоейр, У. Фридланд), утверждают, что университетские волнения отражают вызванное возрастом психологическое несоответствие интересов «детей и родителей». Студенческий протест, согласно их пониманию, носит большей частью надуманный, социально необоснованный характер, автоматически изменяющийся по мере перехода участников молодежных выступлений в более старшую возрастную группу. «Большинство молодых радикалов бросает активную деятельность, – пишет П. Гудмэну К. Кенистон, – в рядах движения до того, как достигнет 30-летнего возраста». Другая часть буржуазных теоретиков, понимая несостоятельность мотивирования молодежного конфликта биологическими критериями, пытается дать «более глубокую» оценку его источников. Признавая социальную детерминированность молодежного «бунта», корни его они (в их числе С. М. Липсет,. Д. Белл, Д. Эптер, 3. Бжезииский) усматривают в социальных, но частных, самоустраняемых по мере научно-технического прогресса причинах. Одна из них – отставание сознания молодежи от динамизма современной эпохи, другая – неизбежная во всяком обществе анахронизация отдельных элементов молодежного быта и окружения. Основу для устранения этих явлений указанные теоретики ищут в государственном регулировании всех сфер буржуазного общества, высшего образования в том числе.
Ограниченность оценок студенческого движения и его стимулов свойственна не только консервативным и либеральным исследователям, но и представителям радикального направления в буржуазной идеологии, в их числе Г. Маркузе, П. Гудмэну и другим. Они не верят в возможность революционного преобразования капиталистической системы, а потому лишают участников студенческих волнений всякой социальной перспективы. «Она,– пишет о молодежи П. Гудмэн, – не имела никаких интересов в прошлом, не имеет никаких надежд на будущее и никакого прибежища в настоящем».
Свою лепту в фальсификацию характера студенческого движения вносит реформизм. Суть реформистского отношения к протесту студенчества выражает утверждение голландского социал-демократа П. Данкерта о том, что больше всего сходства у студенческого движения с социал-демократией: «Мы ближе к ним (участникам студенческих волнений.– Г. П.), чем другие»,– заявил он к 1969 г. на XI Истборнском конгрессе Социалистического интернационала. Студенчество, по мнению реформистских теоретиков, стремится к социализму. Но социализм этот не научный, ставший практикой социалистических стран, а «демократический» – таким эпитетом они награждают «улучшенный вариант» современного госмопополистического капитализма.
«Небольшое» отличие между собой и студенческим движением современные реформисты видят лишь в том, что в то время как «подлинный социал-демократизм пытается проводить политику в соответствии с фундаментальными основами демократического социализма», студенчество, как признает под давлением реальных событий все тот же П. Данкерт, «атакуя истеблишмент, больше других атакует социал-демократов». Корни этого парадокса один из лидеров норвежской социал-демократии Р. Стип усматривает в том, что реформизм «в глазах молодого поколения социал-демократической партии, и это относится в той же самой степени к профсоюзам, выглядит как движение, больше заинтересованное во взятии части власти в правительстве в своих странах, чем в использовании власти правительства для того, чтобы осуществить фундаментальные изменения в обществе».
Второе отличие между студенческим движением и реформизмом, как это признают сами социал-демократы, состоит в том, что для участников университетских волнений социализм и представления об общественной справедливости немыслимы без подлинной демократии, непосредственного участия «низов» в решении всех социальных проблем. В теории реформизма подобная демократия невозможна, ибо она «никогда не может быть всеобщей», «не может функционировать без делегирования власти и «переноса доверия» на «группу управляющих технократов».
Реформистской оценке студенческих выступлений свойственно негативное отношение к постановке вопроса о революционном преобразовании существующего строя. Для реформизма такой путь неприемлем, ибо он «блокирует путь постепенного изменения», что «равнозначно неуважению к каждому отдельному гражданину», поскольку невесть откуда социал-демократы взяли, что «революция совершается для элиты», а не для всех ее участников. Навязываясь студенческому движению в духовные отцы, реформисты не могут скрыть наличия между ними глубокой пропасти. Это закономерно, ибо главная цель социал-демократизма состоит не в ликвидации социального неравенства, к чему начинает стремиться революционно настроенная студенческая молодежь, а в его максимальной маскировке.
Стремлением извратить суть студенческого движения проникнуты и ревизионистские концепции. Подобно буржуазным радикалам и реформистам правые ревизионисты (среди них особенно известны Э. Фишер, Р. Гароди), абсолютизируя новейшие государственно-монополистические формы капитализма, усматривают в них готовые социалистические формы хозяйствования, которые якобы уже сейчас довели противоречие между трудом и капиталом до такого уровня, что любая реформа способна автоматически перерасти в социалистическое преобразование. На этой основе академическое движение студенчества объявляется социалистическим, игнорируется необходимость руководства этим движением со стороны коммунистической партии. По мысли ревизионистов, разницы между борьбой рабочих и студентов не существует. Обосновывая этот тезис, Роже Гароди писал: «Требование активного участия в определении целей и смысла производства является, таким образом, тем общим, что объединяет чаяния студентов и интеллигенции с сознательно намеченными целями рабочего класса». В противоположность правым «левые» ревизионисты исходят из того, что ориентация студенчества на борьбу свои насущные требования отвлекает его от социалистической революции, притупляет остроту классовой борьбы в угоду классовому сотрудничеству. Принижая подобным образом значение массового студенческого движения, «левые» не скупятся на дифирамбы различным экстремистским группам, объявляющим целью своей борьбы немедленное свержение капитализма. «Левый» ревизионизм (троцкизм, маоизм) «выдвинул» ультрареволюционные группы студенчества, поддавшиеся этим настроениям, в ранг наиболее революционной силы современности.
С точки зрения научного коммунизма было бы одинаково вредно переоценивать студенческие выступления, отождествляя их, как это делают правые, с социалистическим движением, и недооценивать, противопоставляя подобно «левым», борьбе за социализм. И то и другое затушевывает роль студенческих масс в современном революционном процессе, игнорирует те реальные сдвиги, которые произошли в выступлениях учащихся высших школ и которые оппортунисты пытаются использовать для извращения общественной роли студентов. В основе сдвигов, характеризующих современное студенческое движение, лежат классовые причины – глубокий кризис высшего образования и всех сфер буржуазного общества, вызванный господством монополистической олигархии, которая, опираясь на государственный аппарат, проводит политику наступления на жизненные права рабочего класса и непролетарских слоев трудящихся, учащейся молодежи в том числе. Конечно, было бы неправильно считать, что все студенчество является объектом растущего угнетения со стороны финансового капитала. Ведь в привилегированных учебных заведениях учатся молодые представители правящего класса, которые после учебы вольются в его ряды. От них, разумеется, бесполезно ожидать революционных действий и участия в переустройстве капиталистического общества. Речь идет о большинстве студенчества, представляющем рабочий класс и непролетарские группы трудящихся: мелкую буржуазию, трудовую интеллигенцию, служащих, которые являются объектом усиливающейся эксплуатации со стороны государственно-монополистического капитализма.
Сталкиваясь с растущей неспособностью современного буржуазного общества удовлетворить права на труд, образование, свободу, социальное обеспечение, эти слои, комплектующие большинство учащихся высших школ, переходят к открытой оппозиции существующему строю и увлекают за собой большинство студентов. Это отражает в целом историческую обреченность современного капитализма и необходимость его революционного преобразования. В полной мере ощущая на себе эту необходимость, демократическое студенчество начинает стремиться к союзу с рабочим классом.