Остров Горн, 2013, № 8
Антипсихиатрическое движение
Тема болезни и безумия в творчестве А.П. Чехова (продолжение).
© Анна Березина
2.Душевная болезнь в произведениях А.П. Чехова
Известно, что Чехов уже в начале своей литературной деятельности уделял много внимания психиатрии. Она, очевидно, потому привлекала писателя, что из всех медицинских наук она наиболее приближала врача к вопросам психологии и философии.
Чехов неоднократно говорил о своем большом интересе ко всему, что касается психической деятельности человека. В беседе с писателем П.И. Ясинским Чехов заметил, что его крайне интересуют всякие уклоны так называемой души[1]. Свои знания из области психиатрии писатель черпал не только в специальных трудах, но и в наблюдении над больными. Он считал, что для того, чтобы изобразить болезнь, надо быть эрудированным в этой области человеком, но изображение страдания, в частности психических пациентов, не может быть самоцелью писателя. Больной может быть выведен в литературном произведении, если, по словам Чехова, он является характером. И здесь психиатр должен уступить место психологу.
Чехов неоднократно посещал психиатрические больницы, в особенности одну из них, находившуюся в 17 верстах от Мелихова, где главным врачом был Владимир Иванович Яковенко.
Современные Чехову литературные критики часто упрекали писателя за обилие среди его персонажей неврастеников типа Иванова или Лаевского и ряда других героев с нарушениями невропатического порядка. Но Чехов говорил, что создавая героя, он не думает о том, что последний будет мрачен. Дело в том, что, описывая интеллигента с чертами характера Иванова или Лаевского, он не отступал от правды. Мрачной была правда, потому и мрачной были герои.
Васильев («Припадок») – это писатель Гаршин. Чехову было жалко гаршиных-васильевых, не находивших, как и он сам, путей активной борьбы с «проклятой действительностью». Рисуя подобных героев, он не высмеивал их. Но наряду с васильевыми русскую интеллигенцию пополняли ивановы; причины, вызывавшие неврастению у этих людей, не делали их достойными сочувствия.
В 1887 году Чехов закончил свою первую пьесу «Иванов». В этой пьесе Чехов вывел когда-то деятельного, но быстро уставшего дворянина-интеллигента. У таких людей, как Иванов, с отсутствием определенной «цели жизни», но с кажущейся «бурной деятельностью» нервные клетки быстро истощаются. Хаотически работающая нервная система ивановых создает вокруг них гнетущую атмосферу. Герой, выведенный Чеховым, раздражителен, вспыльчив, резок, по целым дням у него болит голова, по ночам – бессонница, в ушах шум, деваться положительно некуда… «В двадцать лет, - говорит Иванов, - мы все уже герои, за все беремся, все можем и к тридцати уже утомляемся, никуда не годимся…»[2].
Иванов сознает, что относится к окружающим его близким нехорошо. Он знает, что у него нет жалости к жене, которая скоро умрет. Но он не настолько ограничен, чтобы винить в своей опустошенности среду. Он запутался в своих ощущениях. Он искренне не понимает себя, хотя чувствует, что глубоко виноват. Враги Иванова, - пишет Чехов, - это утомление, скука, чувство вины, одиночество…
«Разочарованность, апатия, нервная рыхлость и утомляемость являются непременным следствием чрезмерной возбудимости…» - указывает Чехов[3]. Речь идет о возбуждении, не переходящем в активное действие. Такое возбуждение и утомляло либеральных интеллигентов типа Иванова.
У Иванова много общего с Ковриным («Черный монах»), с Лаевским («Дуэль»), с «революционером» из «Рассказа неизвестного человека». Все они заставляют страдать окружающих их близких и губят их. Все они борются вхолостую, а такая борьба вредна для общества и для тех, кто так борется. Однако к лаевским и ивановым иногда возвращается сила их молодости и тогда они находят себя в жизни или раздается выстрел, заканчивающий исчерпавшую себя жизнь.
Писатель, нарисовав болезнь пустоты у своих героев, знал причины этой болезни и как умный врач понимал, что прогноз болезни, при отсутствии перемены в их жизни, был скверным. Писатель знал, что причина неврастении не «в нашем нервном веке» и даже не в переутомлении.
В «Иванове», в ряде своих писем, а позже в «Случае их практики» А.П. Чехов, рисуя образы неврастеников, точно объясняет причины появления этой болезни. Для либеральной интеллигенции чеховского периода неврастения была болезнью социальной.
Сказанное позволяет сделать логический вывод: интеллигенты – герои Чехова становились неврастениками потому, что не имели и не могли иметь стойкого и определенного мировоззрения, убеждения, «общей цели», потому, что у них отсутствовала цель жизни и деятельности, а это все, по словам С.С. Корсакова, вызывало чувство неудовлетворенности и губительно влияло на их душевный строй[4].
Если у Чехова появлялась необходимость наделить того или иного героя патологическими чертами или отклонениями от психической нормы, он никогда не повторял себя. Чехов-писатель для каждого нового произведения старался брать из палитры Чехова-врача те краски и полутона, которые им раньше не были использованы.
Так, между Ивановым («Иванов») и Лаевским («Дуэль») есть много общего, однако, если первый представлен как несомненный неврастеник, то второму такой диагноз установить нельзя. Лаевский, в противоположность Иванову, физически хил. Он крайне непостоянен, настроение его изменчиво. Он восторжен в своих признаниях. «Я пустой, ничтожный, падший человек, - говорит он доктору Самойленко, - воздух, которым я дышу, это вино, любовь, одним словом, жизнь я до сих пор покупал целой лжи, праздности и малодушия…»[5]. А спустя несколько минут настроение его меняется: «я буду человеком! Буду! – восклицает он. – Мне кажется, что я давно уже не переживал таких светлых, чистых минут…». Лаевский часто лжет, вспыхивает, плачет по ничтожному поводу. Для завершения обрисовки характера своего героя Чехов в короткой сценке показывает картину припадка. Чехов настолько верно описал этот припадок, что он может служить иллюстрацией к главе об истерии в современном учебнике.
Иванов и Лаевский представлены Чеховым как страдающие двумя наиболее распространенными среди интеллигенции чеховского периода неврозами. Но он не считает их «безнадежно больными». Иванов находит в себе силу оборвать свою жизнь, а Лаевский делает первые шаги в поисках правды.
Чехов нарисовал целую группу малодушных, нерешительных людей, легко впадающих в уныние, теряющихся. Первым в галерее чеховских слабых людей является образ Червякова («Смерть чиновника»), описанный двадцатилетним студентом-медиком. Червяков – это тип маленького забитого чиновника, всегда опасающегося внезапного удара. После того, как, сидя в театре, он нечаянно чихнул на лысину генерала и тот накричал на него – это было последним ударом по слабой нервной системе чиновника.[6] Придя машинально домой, не снимая мундира, он лег на диван и помер. Слабые «нервные конструкции» разрушились.
В 1885 году Чехов пишет рассказ «Психопаты». Характеристика, данная Чеховым героям рассказа – титулярному советнику Нянину и его сыну, удивительно соответствует современной характеристике психопатовВ рассказе «Тина» Чехов вывел богатую и взбалмошную психопатку, привлекающую к себе своей развращенностью и молодых и старых помещиков со всего уезда.В дачном романе («От нечего делать») нотариус застал свою жену целующейся с техником. Юноша ожидает расправы, но муж, вместо того, чтобы стреляться, объясняет своему сопернику: «Игра не стоит свеч. Все она вам налгала… Бальзаковская барыня и психопатка…»[7].
Рассказ «Поцелуй» по содержанию очень прост. Герой рассказа – офицер, случайно попал в темную комнату, где не его долу пришелся поцелуй, предназначавшийся, очевидно другому. Психологически точно и скупо Чехов нарисовал тип астенического психопата. Впечатлительный и эмоционально возбужденный человек реагирует на поцелуй не так, как реагировал бы каждый из его товарищей.
Среди сатирических образов, получивших необычайно большое социальное значение, выделяется образ учителя Беликова («Человек в футляре»). Учитель гимназии Беликов с его вечной боязнью «как бы чего не вышло», державший в страхе в течение многих лет не только гимназию, но и весь город, не случайно стал острым сатирическим социальным образом. Образ этот обладает большой силой, потому что и сейчас можно встретить беликовых, нагоняющих страх и уныние на окружающих людей. Однако образ Беликова может представлять социальный интерес лишь в том случае, если он не является образом психического больного. И.М. Гейзер пишет так: «Врачи-психиатры могут найти много интересного для себя в произведениях Чехова, и доктор М.П. Никитин, психиатр по специальности, мог с полным правом заявить, что психиатры должны считать Чехова своим союзником в деле обозначения тех язв, борьба с которыми составляет призвание и задачи психиатров»[8]. А для психиатров Беликов представляется, кроме своего значения как карикатуры, человеком душевнобольным.
Рисуя Беликова, Чехов придал ему ряд черт, отличающих его от окружавших его лиц, но заслуга художника-психолога и заключается в том, что он выбирает характерные для своего героя черты и максимально заостряет их. «У этого человека наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний. Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге»[9]. Беликов относится к такой группе людей, которые живо и сильно реагируют на все, что происходит вокруг них, но основной тон настроения у них понижен. Они мало чувствуют радости жизни, видят все в мрачном свете, недовольны всем и прежде всего собой. Склонны к жалобам на свое здоровье, к ипохондрическим опасениям.
Влияние этой группы людей, которую отнюдь нельзя причислить к разряду психических больных, нельзя оправдать тем, что они обладают психопатическими особенностями характера, а опасность, которую они представляют для общества, больше, чем та, которую приносят агрессивные психопаты.
В рассказе «Припадок» студент Васильев, впечатлительный, с чертами острой чувствительности к чужому страданию и унижению, обойдя с веселой компанией публичные дома, травмирован зрелищем человеческого унижения, испытывает сильнейшую душевную боль. «Душевная боль» в действительности не является только образным литературным выражением. Это также и медицинский термин, обозначающий весьма сложное страдание, которое могут испытывать люди с совершенно сохраненным сознанием, хорошо ориентирующиеся в окружающей обстановке. Это страдание выражается, пишет профессор Н.И. Озерецкий, в «безысходной» тоске, когда больной мечется, нигде не находя себе покоя. Для больных в то же время «мучительно сознание того, что они стали безразличными к близким людям, черствыми эгоистами. Стремясь избавить себя от невыносимых страданий, а окружающих от своего присутствия, больные нередко покушаются на самоубийство»[10].
Когда перечитываешь те страницы чеховского «Припадка», в которых писатель описывает «душевную боль», невольно обращаешь внимание на поразительную аналогию, между тем, как описано это состояние у Корсакова и у Чехова. Лицо у Васильева было бледно и осунулось, виски впали, глаза были большие, темные, неподвижные, точно чужие, и выражали невыносимое душевное страдание. То, как описывает своего героя Чехов, настолько правдиво и настолько совпадает с научным описанием, что невольно приходит мысль – это писал не только замечательный художник и очень умный врач, но и человек, который переносил душевную боль сам.
С.С. Корсаков отмечал частую заболеваемость писателей, художников, артистов, врачей, студентов. Причиной заболеваемости этих людей были «впечатления действительной жизни». А впечатления 80-х годов, годов реакции, были тяжелыми и давящими.
Используя свое глубокое понимание человеческой психики, Чехов сумел показать, что «впечатления действительной жизни» предельно уничтожали человеческую личность и способствовали появлению «душевной боли» у тех людей, которые не могли переносить чужое страдание.
После путешествия на о. Сахалин Чехову стало ясно, что каторгой для большинства населения России являлось все жандармско-чиновничье государство. Общий социальный фон повести «Палата №6» – это самодержавно-полицейская Россия, в меньшем концентрическом круге – глухой провинциальный город с больницей и тюрьмой, находящимися на расстоянии ста саженей друг от друга; в еще меньшем круге – унылый и окаянный флигель больницы, ютящийся где-то на ее задворках. Удушливый, гнилостный запах флигеля хорошо знаком писателю по баракам каторжников, а он ведь посетил не одну сотню таких бараков[11].
В палате заперто пять больных – три шизофреника, один паралитик, уже потерявший человеческий облик, и симпатичный Чехову герой рассказа Иван Дмитрич Громов. Больных сторожит Никита. «Никита, - пишет М.П. Гущин, - самая страшная фигура в повести. Только сатирик мог создать подобный образ, в котором до такой степени воплощена идея насилия, идея грубой, бесчеловечной, чисто зоологической власти российского самодержавия…»[12]. Никита, обладающий необыкновенной физической силой и «здоровенными кулаками», является послушным, не рассуждающим исполнителем заведенных порядков… Бьет Никита безжалостно, по лицу, по груди, по спине, по чем попало.
Хозяин Никиты – доктор Андрей Ефимыч Рагин. Он флегматик и кажется как будто бы мягким и деликатным человеком, он никогда не повышает голоса. Андрей Ефимыч Рагин рассуждает о замечательных успехах медицинской науки, а рядом с ним и по его вине существует палата №6. В этой палате страшный Никита бьет больных и существенной разницы между карцером в сахалинской тюрьме и этой больничной палатой нет. «Коллега» Рагина, врач Хоботов – хам, лицемер и карьерист. Фельдшер больницы Сергей Сергеич – хитрый кулак. Такова характеристика мещанской среды глухого российского городка, где существовала палата №6 с ее несчастными обитателями.
Чехов, создавая «Палату №6», хотел показать страшную российскую действительность, но основная задача писателя заключалась в том, чтобы в словах Ивана Дмитрича Громова воплотить протест против этой действительности, против произвола и насилия. Иван Дмитрич показан больным. Поэтому читатель вправе задать вопрос: можно ли верить тому, что говорит этот человек, или это бред сумасшедшего, которого едва ли стоит слушать? Слова протеста мог бы высказать и здоровый человек, но если он это сделает, то цензура закроет ему рот. В решении этой творческой задачи Чехов проявил себя не только талантливым писателем, но и врачом, который видел гораздо дальше, чем его товарищи по медицинской науке.
Во времена Чехова диагноз шизофрения еще не был принят всеми психиатрами. Можно полагать, что этим, самым распространенным психическим заболеванием страдало три обитателя палаты №6.
Первый – «высокий худощавый мещанин с рыжими, блестящими усами и с заплаканными глазами, сидит, подперев голову, и глядит в одну точку. День и ночь он грустит, покачивая головой, вздыхая и горько улыбаясь; в разговорах он редко принимает участие и на вопросы обыкновенно не отвечает. Ест и пьет машинально, когда дают. Судя по мучительному, бьющему кашлю, худобе и румянцу на щеках, у него начинается чахотка»[13]. Очевидно, у этого больного уже развилось шизофреническое слабоумие.
За ним следует маленький, живой, очень подвижный старик с острой бородкой и с черными, кудрявыми, как у негра, волосами. «Это… Мойсейка, Мойсейка любит услуживать. Он подает товарищам воду, укрывает их, когда они спят, обещает каждому принести с улицы по копеечке и сшить по новой шапке…»[14]. Этот больной, по-видимому, тоже шизофреник; заболевание у него началось двадцать лет тому назад, когда у него сгорела шапочная мастерская. Психическая травма явилась толчком к развитию болезни. Болезненный процесс у него, наверное, остановился и он для окружающих не опасен. Он собирает милостыню, которую с побоями отбирает Никита.
Третий больной – «оплывший жиром, почти круглый мужик с тупым, совершенно бессмысленным лицом. Это – неподвижное, обжорливое и нечистоплотное животное, давно уже потерявшее способность мыслить и чувствовать»[15]. У больного прогрессивный паралич.
Четвертый обитатель палаты №6 – «мещанин, служивший когда-то сортировщиком на почте, маленький, худощавый блондин с добрым, но несколько лукавым лицом…»[16]. У этого человека можно предположить параноидную форму шизофрении с определенной систематизацией бредовых идей величия. У него еще нет явного распада психики и с ним возможен контакт.
Все эти больные могли бы представить интерес для Чехова как психиатра, но не для Чехова-писателя и психолога. Сама по себе болезнь этих четырех несчастных, вызвала бы у читателя, выражаясь словами Чехова, «скорее патологический интерес, чем художественный».
Личность же пятого заключенного палаты, Ивана Дмитрича Громова, столь обаятельна потому, что Громов, так же, как и Васильев, правдолюбец, потому что болезнь его мотивирована в повести столкновением гуманной и свободной личности с грубой, основанной на угнетении человека, политической системой, поддерживаемой полным равнодушием «общества».
В «Палате № 6» Чехов – возможно, одним из первых в отечественной литературе, - будучи мастером своего дела (и как врач, и как писатель), говорит о карательной психиатрии, используемой частными лицами в корыстных целях (впрочем, объявление сумасшедшим кого-то неугодного – правда, без институциализации психиатрии - известно отечественной литературе и раньше). Не менее замечательна и следующая его цитата: «Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа» (комментарий Ильи Пригожина)
Душевная боль Васильева, наступившая в результате столкновения с человеческой несправедливостью, воспринимается читателем сочувственно, и она отнюдь не условна. Громов это тот же Васильев, только вылепленный более выпукло, более сильно. Болезнь Ивана Дмитрича нет необходимости воспринимать как условность, так как Чехов показывает, что у его героя развилось заболевание, которое, при современном уровне науки, можно расценить как паранойяльную реакцию[17].
Болезненное реактивное состояние возникает у Громова из-за того, что постоянные и тяжелые травмы несправедливой и проклятой «действительной жизни» превысили его предел его физиологической выносливости.
Читатель знает, что Громова до конца его жизни не выпустят, и он погибнет в этой окаянной душной палате. Его последними словами будут жгучие слова протеста… Но, - справедливо решает писатель, - первым в этой палате должен погибнуть не Громов, а Рагин – тот, кто создал эту палату и кто оказался запертым в ней сам потому, что за двадцать лет он нашел во всем городе только одного умного человека, которого сам же когда-то признал сумасшедшим.
Доктора Рагина избил его же сторож Никита, избил потому, что он для него перестал быть доктором, а стал шестым обитателем палаты №6. Вместе с Рагиным уничтожена реакционная философия, оправдывающая произвол, философия человеконенавистничества. Слова же и мысли Ивана Дмитрича сообщали повести характер революционного призыва. «Настанут лучшие времена!.. Воссияет заря новой жизни… Я не дождусь… но зато чьи-нибудь правнуки дождутся»[18]. Эти слова произносил не сумасшедший из больничной палаты, а мыслящий благородный бунтарь, запертый в тюремную камеру.
Среди произведений А.П. Чехова рассказ «Черный монах» занимает особое место. Дело в том, что этот рассказ не был понят не только при жизни писателя, но его не понимали часто и в последствии. Небольшой и страшный этот рассказ сам автор называл «медицинским». Но не поверим обманчиво краткому чеховскому определению, ибо угадываются в небольшом по объему тексте сверхъемкость, многие варианты смысла, «соображения насчет нервного века» вообще.
Главный герой рассказа – магистр Коврин – в глубине души считал себя высоко одаренным человеком. Позже, уже заболев, но относясь еще критически к своему заболеванию, Коврин видел в своем помешательстве подтверждение своей гениальности. По существу же магистр Коврин – это посредственный интеллигент с хаотически работающей нервной системой. Им владеет непреодолимое желание выдвинуться в жизни, но определенной цели нет. Поэтому Коврин и утомился и расстроил себе нервы. По совету врача он проводит весну и лето у близких ему людей, садовода Песоцкого и его дочери, хрупкой, нежной девушки Тани.
В деревне Коврин продолжал вести такую же нервную и беспокойную жизнь, как в городе. Он много читал и писал, учился итальянскому языку…, он спал так мало, что все удивлялись; если нечаянно уснет днем на полчаса, то уже потом не спит всю ночь и после бессонной ночи, как ни в чем небывало, чувствует себя бодро и весело. Стремление выдвинуться, вести за собой других у Коврина было, но оно не было приложено к делу, ибо настоящих дел у такого типа интеллигентов не было. В результате непрерывной ошибки бесцельного возбуждения, стремления к недостижимому с неизбежным торможением и развилась болезнь Коврина с ярким представлением о его мнимой одаренности, о его гениальности.
В рассказе появляется образ черного монаха. Появление его связано с легендой о миражах, которую писатель и воспроизводит в рассказе. Чехов был знаком с учением о галлюцинациях. Он знал, что основой галлюцинации является воображение. Образ черного монаха был подготовлен воображением Коврина. Он имел поддержку в его повышенном чувственном фоне. Нервное напряжение сделало образ настолько живым, что он приобрел форму галлюцинации. В дальнейшем к этому присоединилось постоянное желание вызвать образ. Если думать о каком-то образе, постоянно фиксировать его в свое воображении, то этот образ приобретет еще большую силу и живучесть.
Чехов понимал, что галлюцинация и является образом, созданным воображением и принятым за действительность. Но галлюцинация возникает непроизвольно и в этом отношении механизм ее возникновения сходен с воспоминаниями о прежде пережитом. Воспоминания тоже возникают непроизвольно. Чехов начинает рассказ с того, что Коврин утомился и расстроил себе нервы. Это и было предрасполагающим условием для появления галлюцинации. В беседе монах, отвечая на вопросы Коврина о бессмертии, о цели жизни, о великой будущности людей, о царстве вечной правды, наговорил ему много приятных для него вещей. В этом нет ничего удивительного, ведь Коврин, встречаясь с монахом, вкладывал свои собственные мысли в его устаю Монах, таким образом, являлся его вторым я. Коврин раздвоился и сам с собой вел беседу. Коврин устами монаха повторил идеи об одаренности свыше, о стадных людях и о многом другом, но как только Коврин задал монаху вопрос: «Что ты разумеешь под вечной правдой?», - монах исчез, так как ответа на этот вопрос у самого Коврина не было. Яркий галлюцинаторный образ, созданный писателем, мог бы остаться только зрительным. Но для раскрытия внутренней сущности Коврина Чехову нужно было, чтобы этот образ заговорил. В диалоге Коврина с самим собой писатель раскрыл те мысли, которые Коврин пытался скрыть в глубине своего сознания[19].
Чехов столкнул жизнь Коврина с жизнью скромных тружеников. Они любят жизнь, свой сад, самого Коврина. А Коврин губит этих людей и губит их сад. Только на исходе жизни он начинает сознавать, что он не гений, а посредственность. Хаотическая и бесцельная нервная деятельность Коврина, его болезнь и все моральные переживания, которых он был, конечно, не лишен, не проходят даром. У него начинаются горловые кровотечения и быстро развивается чахотка. Коврин стал посредственным профессором. Жил он уже не с Таней, а с другой женщиной, старше его. Коврин со своей новой женой выезжает в Ялту, но по дороге на курорт получает письмо от Тани. «Сейчас умер мой отец… - пишет она, - ты убил его. Наш сад погибает… Мою душу жжет невыносимая боль… Я приняла тебя за необыкновенного человека, за гения, но ты оказался сумасшедшим»[20].
Письмо несчастной Тани – это расплата за все, содеянное Ковриным. И эта новая травма является толчком к рецидиву его психической болезни. Под звуки той же серенады Брага перед Ковриным опять появляется черный монах. На больного надвигается смерть.
Творческий прием писателя в «Черном монахе» такой же, как и в «Палате №6», только для Громова «сверхценными» бредовыми идеями становятся идеи преследования, а для Коврина – идеи величия. Первый заболевает единственно подходящим для социального замысла писателя реактивным психозом, а второй – маниакальной фазой циркулярного психоза.
Творчество Чехова – великого реалиста – никогда не потеряет своей идейной остроты и социальной направленности, потому что писатель умел пробуждать чувства любви и радости, ненависти и гнева точной манерой письма, строгим объективным методом, потому что писатель хорошо понимал поведение человека, знал его психику и истинные причины, вызывающие психические страдания.
Заключение
Свое замечательное реалистическое мастерство, свое умение описывать душевную боль писатель и врач использовал для того, чтобы показать людям, как не нужно жить, чтобы вызвать у них стремление к лучшему будущему. В классической литературе XIX века произведения А.П. Чехова выделяются своей неослабевающей воспитательной силой. Это объясняется тем, что художественный и научный элементы чеховского реализма связаны воедино материалистической основой его творчества.
Научный метод Чехова – это метод, выработанный писателем на основе тщательного изучения законов естествознания и биологии, глубокого проникновения в психику человека, тонкого изучения общества, окружающего человека, и постоянных поисков законов, управляющих жизнью общества.
Если бы Чехов прожил долгую и счастливую жизнь и был бы только писателем, человечество не забыло бы его, ибо произведения его проникнуты огромной любовью к людям, ибо книги его похожи на музыку, а музыку человек никогда не устанет слушать.
Но Чехов был еще врачом и большим человеколюбцем, он никогда не отказывал в помощи тем, кто в ней нуждался, а вся его творческая и общественная деятельность протекала в условиях мучительного недуга, в трудных условиях личной жизни. Поэтому он особенно дорог людям.
«Быть, а не казаться, - сказал Н.И. Пирогов, - вот девиз, который каждый должен носить в своем сердце каждый гражданин, любящий свою родину. Служить правде – как в научном, так и в нравственном смысле этого слова. Быть человеком»[21].
Эти слова послужили жизненным девизом Чехову – великому писателю и врачу.
Список использованной литературы
Ашурков Е.Д. Слово о докторе Чехове. М., 1960
Бердников Г. П. Чехов-драматург. – М., 1972
Бердников Г. А.П. Чехов. Идейные и творческие искания. М., 1984
Боголепова Е.С. А.П. Чехов – писатель и врач. «Фельдшер и акушерка», 1954, №7
Ге Г.Г. Чехов – театральный доктор // Чеховский юбидейный сборник. М., 1960
Гейзер И.М. Чехов и медицина. М., 1954
Дерман А. О мастерстве Чехова. М., 1959
Елизарова М.Е. Творчество Чехова и вопросы реализма конца XIX века. М., 1958
Меве Е.Б. Медицина в творчестве и жизни А.П. Чехова. Киев, 1961
Паперный З. С. «Вопреки всем правилам…»: Пьесы и водевили Чехова. М., 1982
Паперный З. Чехов А.П. Очерк творчества. М., 1960
Сухих И. Н. Проблемы поэтики А. П. Чехова. Л., 1987
Тамарли И.Г. Поэтика драматургии А.П. Чехова. Ростов-на-Дону, 1993
Турков А.М. Чехов и его время. М., 2003
Цилевич Л.М. Сюжет чеховского рассказа. Рига, 1976
Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. М., 1949
Чехов в воспоминаниях современников. М., 1952
Чудаков А. Мир Чехова. Возникновение и утверждение. М., 1986
[1] Меве Е.Б. Медицина в творчестве и жизни А.П. Чехова. Киев, 1961. Стр. 63
[2] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т. 11. М., 1949. Стр.56
[3] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т. 14. М., 1949. Стр. 265
[4] Учебник психиатрии. М., 1958. Стр. 239
[5] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т. 2. М., 1949. Стр. 241
[6] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т.1. М., 1949. Стр. 39
[7] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т. 4. М., 1949. Стр. 92
[8] Гейзер И.М. Чехов и медицина. М., 1954. Стр. 88
[9] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т. 4. М., 1949. Стр. 292
[10] Учебник психиатрии. М., 1958. Стр. 250
[11] Елизарова М.Е. Творчество Чехова и вопросы реализма конца XIX века. М., 1958. Стр. 184
[12] Гущин М. Творчество А.П. Чехова. Харьков. 1954. Стр. 99
[13] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т. 8. М., 1949. Стр. 132
[14] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т. 8. М., 1949. Стр. 136
[15] Там же. Стр. 138
[16] Там же. Стр 141
[17] Бердников Г. А.П. Чехов. Идейные и творческие искания. М., 1984. Стр. 263
[18] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т. 8. М., 1949. Стр. 156
[19] Бердников Г. А.П. Чехов. Идейные и творческие искания. М., 1984. Стр. 152
[20] Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 14 тт. Т. 9. М., 1949. Стр. 242
[21] Цит. по: Меве Е.Б. Медицина в творчестве и жизни А.П. Чехова. Киев, 1961 Стр. 175