Интернет-издательство «Контрольный листок»
Четверг, 28.03.2024, 14:12
Меню сайта
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 1163
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Форма входа

Контрольный листок, 2014, № 1
 
Художественный раздел
 
Мечта заочника
 
© Кир Булычёв
 
Профессор Минц глядел в окно. За окном сыпал мелкий дождь, не подумаешь, что середина декабря.
Но не очевидные и отрицательные изменения климата тревожили в тот момент Льва Христофоровича, а перемены в общественном сознании.
Как раз напротив деловитый, как жук, бульдозер сравнивал с землей руины чудесного особняка XVII века, занесенного в списки ЮНЕСКО.
В середине того века купец Дениска Перламутров, по происхождению из Любека, разбогатевший на торговле рухлядью, то есть мехами соболей и куниц, посылавший экспедиции открывать Аляску и Калифорнию, вознамерился построить себе резиденцию, чтобы можно было принимать столичных и заграничных гостей.
Для этой цели Дениска Перламутров послал в Париж своего племянника Савелия и его гувернера китайца Ли Бо посмотреть, что нового творится в зодчестве, и принять меры, чтобы самое лучшее внедрить в Великом Гусляре.
Савелий и Ли Бо искренне полюбили недавно отстроенный Версаль, в котором жил французский король. Они прогулялись по паркам и вокруг фонтанов, потом узнали, где проживают создатели Версаля и одного из них, немолодого Франсуа Леруа, сманили на временную работу авансом, вдвое большим, чем тот получил за всю работу от Людовика, а второго мастера, молодого Франсуа д'Орбе, боявшегося ехать в ледяные просторы Московии, связали и уложили в длинный ящик на мягкие подушки.
С победой они возвратились в Великий Гусляр.
Леруа с воодушевлением чертил планы и учил гуслярских ребятишек тонкостям западной архитектуры, а д'Орбе, измученный путешествием, бастовал, не принимал никакой пищи, кроме черной икры, и ругался по-французски.
В 1666 году началось строительство дворца Дениски Перламутрова, но построить успели лишь небольшой флигель для хранения фарфора. Соседи и конкуренты донесли в Москву о безобразиях Перламутрова, из Москвы приехала комиссия, заковала Перламутрова в железы, вывезла в Пустозерск, где купца два года томили в грязной холодной яме. Потом его племянник Савелий, что само по себе является материалом для историко-авантюрного романа, смог подменить купца китайцем Ли Бо, добровольно пожертвовавшим жизнью ради своих добрых русских господ, и вместе с Перламутровым ушел через Северный полюс в Америку. Там они возглавили сопротивление апачей американскому вторжению и оставили о себе добрую память среди индейцев.
Все это дело восьмое, к рассказу отношения не имеет, но является историческим фоном. Во-первых, всегда полезно напомнить, какие характеры жили в Великом Гусляре в прошлые века, во-вторых, следует протянуть ниточку из прошлого в наши дни.
В конце XVII века местный помещик откупил у казны флигель для фарфора и попытался перевезти чудо французской архитектуры к себе на Сухону. Архитектор д'Орбе, забытый в Гусляре после драматического исчезновения Перламутрова и обитавший на паперти церкви Параскевы Пятницы, при виде армии крепостных, которые уже размотали канаты, чтобы вывозить из города изящный флигель, кинулся им наперерез. Он проклинал крепостных по-французски, и эти проклятия, вкупе с диким видом архитектора, привели разрушителей к мысли о том, что перед ними страшное иноземное привидение.
Крепостные разбрелись по лесам и вскоре разделились на разбойничьи шайки. К одной из них примкнул архитектор д'Орбе.
Но помещик, имени которого история не сохранила, не мог расстаться с флигелем и поселился там с любимой цыганкой, игравшей на клавесине и собственноручно поровшей дворню. Через несколько лет они довели флигель до безобразного состояния, и, может быть, он бы погиб, если бы не Пётр Великий.
Его Величество направлялся в Архангельск строить флот. По дороге посетил Белозерск, Вологду, Потьму и Великий Гусляр.
Предупрежденные о приезде государя и зная его странную склонность к иноземным предметам, руководители города откупили у цыганских наследников безымянного помещика флигель и привели его в порядок.
Пётр Первый, увидев в Великом Гусляре малый Версаль (а в Версалях он толк знал), пролил скупую мужскую слезу и решил, что город населен искренними сторонниками его реформ. Что было не так.
Пётр на радостях дал Великому Гусляру права вольного города и разрешил ему вступить в Ганзейскую лигу. Отныне гуслярские корабли могли торговать в Европе беспошлинно.
Флот в Гусляре был невелик, но все же гуслярские ладьи плавали в Лиссабон и Гамбург, а одна из ладей даже открыла Австралию.
Но это тоже дело восьмое, к рассказу отношения не имеет, хотя и является к нему историческим фоном.
Далее судьба версальского флигеля складывалась по-разному. Одно время его держали пустым, как памятное место, в надежде также на то, что иной государь решит посетить Великий Гусляр. Государи не появлялись.
В XIX веке во флигеле располагалось епархиальное училище, а с упразднением епископства в Гусляре там пытались устроить городской музей, но отказались от этой затеи, потому что во флигеле бесчинствовал дух архитектора д'Орбе.
Потом в доме поселился архиерей, который сумел постом и молитвами изгнать француза.
В феврале 1920 года городской совет Великого Гусляра постановил снести дом № 19 по Пушкинской улице с целью избавиться от напоминаний о кровавом угнетателе трудящихся Людовике XV, а также о Петре Первом. Но средств на снос не нашлось, хотя в Москву отрапортовали о выполнении решения.
В Москве в каких-то реестрах было записано, что флигель разрушен.
Так прошло много лет.
Однако в конце 40-х годов, когда поднялась волна отечественного патриотизма, из Москвы прибыла экспедиция в поисках фундамента утраченного здания, которое уже было объявлено в газете «Правда» «нашим, русским Версалем», послужившим прототипом французского дворца. Ни больше, ни меньше.
Экспедиция отыскала по плану место, где некогда стоял флигель, и начала сносить накопившиеся за сто лет ветхие деревянные строения, чтобы приступить к раскопкам.
И каково же было удивление археологов и искусствоведов, когда обнаружилось, что в груде строений скрывается вполне сохранившееся, если не считать колонн, здание русского Версаля.
Было немало статей в газетах, диссертаций и иностранных делегаций. Колонны восстановили, сделали их на две больше, чтобы показать преимущества советского образа жизни. Флигель объявили Домом приемов, но снова никто не приехал, и тогда его присвоил себе зампред Нытиков. Нытикова отправили на повышение в область, во флигеле остались его родичи. Родичи вмешались в борьбу за власть, их посадили и под влиянием момента флигель отдали под детский сад. Так прошло еще десять лет. Они привели к дальнейшему запустению. Каждый новый предгор клялся, что восстановит памятник французской архитектуры, но когда приходил к власти, как-то становилось недосуг.
До наших дней флигель дожил в виде жалкой дворовой собаки благородного происхождения. А вокруг него располагалась помойка, с краю которой гуляли дети, а с другого царили бомжи.
Теперь в Великом Гусляре наступило некоторое оживление. Приехал Кара-Мурзаев, Николай Ахметович. Основал банк. Купил участок. Строит офис банка в шестнадцать этажей с гранеными теремками из черного стекла.
И надо же так случиться, что этот самый версальский флигель попал под западный угол банковского небоскреба.
Общественность с запозданием засуетилась, две бабушки выходили с плакатами, учитель Авдюшкин устроил послеобеденную голодовку. Новый городской голова дал клятву корреспонденту «Гуслярского знамени» Мише Стендалю версальский флигель сохранить для потомства, но потом имел беседу с Николаем Ахметовичем, Президентом Гуснеустройбанка. После беседы настроение городского головы изменилось, и он стал сторонником прогресса. Хватит, сказал он старушкам и Стендалю, держаться за прошлое. Дорогу свежему ветру с океана!
И вот теперь перед печальным взором Льва Христофоровича бульдозер сгребает в сторону остатки флигеля, который пережил и царский режим и даже советские годы.
Этот флигель, размышлял профессор, не только свидетель, но и участник русской жизни последних столетий. А что это означало для изысканного иммигранта? Он появился на нашем балу, надушенный и напомаженный, вокруг слышались голоса восхищения, но и был ропот недовольных. И стоило случайному покровителю сгинуть, как началась эпоха пренебрежения и гонений. Версаль помнил все — шик и блеск королевского бала, шум революции и музейное благолепие. Жизнь флигеля была жизнью в страхе — вот-вот с тобой что-то сделают, сожгут, загубят, и лучше спрятаться среди хибар и быть такой же хибарой как остальные. Чем ничтожнее, тем больше шансов выжить!
Ну что же это за страна такая! Как возможен в ней прогресс?
...По улице прошел Гаврилов. Колю уже трудно было назвать молодым человеком, но он остался Колькой. И если не займет в жизни добротного места, то оставаться ему Колькой до алкогольной старости. Мать, что тащила его до тридцати лет, совсем состарилась, а Коля периодически брался за ум и начинал новую жизнь. Вот и сейчас, как слышал Минц от Удалова, он поступил в заочный Университет технико-гуманитарных перспектив имени Миклухо-Маклая. Решил получить специальное финансовое образование и основать фирму. В Великом Гусляре немало фирм, в основном маленьких, торговых, даже есть свои рэкетиры. Словом, все, как у больших.
Коля, проходя мимо окон профессора, кинул равнодушный взгляд на строительство. Судьба соперника Версаля его не беспокоила. Он нес с почты большой пакет. Интересно, кто же вступил с этим оболтусом в переписку?
Коля пропал, и Минц возвратился к печальным мыслям.
Раньше, размышлял он, наше общество было подобно пирамиде. Наверху находился царь или генсек — не важно, как его называть. А далее в строгой последовательности располагались жильцы государства различных категорий. Была эта пирамида мафиозной, однако жила по строгим правилам. Если ты живешь в слое секретарей райкомов, то не дай тебе дьявол воровать, как секретарю обкома! Да тебе голову снесут! А вот если некто обижал обитателя нижнего яруса, он мог пойти в партком, а то и в райком. Неизвестно, нашел ли бы он защиту и опору, но ответ из вышестоящей организации получил бы наверняка... Он был бесправен, боялся воров, но куда больше — властей... А теперь мы живем на поле, покрытом пирамидками — то ли кроты баловались, то ли собак там выгуливали. И каждая пирамидка живет по своим законам, никто никого не боится, потому что есть соседняя пирамидка, куда можно переметнуться. Всем, но не нижнему слою, который вынужден ждать и терпеть.
Минц подумал, не заморозить ли ему строительство — в буквальном смысле этого слова. Опустить температуру в котловане до минус сорока градусов. Но возраст не позволяет заниматься такими рискованными экспериментами. Еще заморозишь кого-нибудь живьем! Или получится наводнение... Пора покупать компьютер! Лучший в мире компьютер — мозг Льва Христофоровича — стал сбоить. Уже не может решать одновременно больше шести — семи проблем.
Минц незаметно для себя задремал. Пожилой организм требовал отдыха
И тут в дверь постучали.
Минц не откликнулся. Он продолжал спать.
Дверь раскрылась. Коля Гаврилов, который, как и все в доме, знал, что профессор никогда не запирает двери, вошел в кабинет, зажег верхний свет и стал смотреть на профессора. Он подумал, что сдал старик за последние годы — и венчик волос вокруг лысины совсем побелел, и живот стал не таким упругим.
— У тебя трудности с математикой? — спросил профессор.
— Я думал, что вы спите, — сказал Гавриилов.
— Спать — самое непроизводительное занятие. Мхи не спят никогда. А человек — мыслящий мох, лишайник, плесень...
— Лев Христофорович, можно совет получить?
— Это не первый совет, — сказал Минц. — И ты не будешь ему следовать.
— А вдруг последую?
Минца развеселила такая возможность.
— Ну, выкладывай, — сказал он.
— Я тут учиться начал, — сказал Коля.
Он присел на стул и сгорбился, показывая свою печаль.
— Весь дом знает, что ты в очередной раз что-то начал, — согласился Минц.
— На этот раз я всерьез начал, — признался Гаврилов. — Я два задания выполнил, но ведь надо и деньги зарабатывать.
Деньги Гаврилов зарабатывал спасателем на реке Гусь. Он подменял в зимние месяцы по очереди остальных четырех спасателей, которые уходили в отпуск. А весной он сам уходил в отпуск до ноября. Вот и сейчас, под Новый год, ему приходилось сидеть на вышке с биноклем, кутаясь в служебную доху.
— А что же случилось с третьим заданием? — спросил профессор.
— Не могу понять, — сказал Коля. — Все просмотрел, а не понимаю. Ведь считается, что я его написал, а я человек, как понимаете, гордый.
— То есть написал и не понимаешь?
— Вот именно.
— Значит, ты гений, — сказал Минц. — Так только с гениями бывает. Вот, рассказывают, Эйнштейн написал свою бессмертную формулу и два дня думал, что же это я накалякал?
— Вот именно, — обрадовался Гаврилов. — У меня то же самое.
— Показывай, Эйнштейн.
— Сначала я должен признаться, — сказал Гаврилов и извлек из кармана мятую газетную вырезку. — Должен признаться, что воспользовался. Ведь я спасателем работаю, времени в обрез.
Минц прочел объявление, вырезанное из газеты.
 
Международный университет экономики и искусства сообщает:
«Проанализировав выполненные курсовые и дипломные работы, предлагаем заочникам, которым не хватает времени или профессионального уровня для грамотного выполнения курсовых и дипломных работ и у которых есть финансовая возможность, оплатить выполнение данных услуг:
За курсовую работу по учебному плану или по теме, выданной институтом (объем 30 машинописных страниц), — 50 условных единиц США.
За дипломную работу в двух экземплярах (объем 60—80 машинописных страниц) — 110 условных единиц США. При этом посещать институт не требуется».
 
— Такого я еще не видел, — поразился Минц. — Вы только подумайте! За сто баксов — полновесное высшее образование! Неужели ты не соблазнился?
— Я сначала на курсовые соблазнился. По полсотни за раз.
— И как, удалось?
— Засчитали. Я тогда решил — чего тянуть? Закончу университет за год! Как Ленин.
— А Ленин им тоже по полсотни платил? — ахнул Минц.
— Они в проспекте намекали, что тоже. Только я сомневаюсь. Он, говорят, давно умер.
— Молодец! А в чем теперь у тебя проблема?
— Они мне следующую курсовую прислали. По математике. Завтра сдавать пойду, а вдруг чего по ней спросят? А я не секу, — чтоб я сдох! — не секу! Я и в школе уравнений не выносил.
— А я при чем?
— Посмотрите, дядя Лева, а вдруг чепуха?
— А долларами со стариком поделишься? — пошутил Минц.
К сожалению, Гаврилов принял его слова всерьез.
— Много не отстегну, дядя Лева. Не больше десятки. Большие расходы — понимаете.
— Десятка — тоже деньги, — не обиделся Минц. — Истрать их на мороженое, бездельник. Где твоя писулька?
Гаврилов, стесняясь, потому что так и не понял, будет брать профессор с него десятку или пожалеет, протянул папку, на которой было типографским способом напечатано «ДЕЛО №___».
Минц вздохнул и взялся за чтение, заранее содрогаясь от того бреда, который ему придется прочесть.
Но когда он пробежал глазами первый абзац, то подумал о другом: видно, аферисты в Международном университете экономики и искусства пошли по наипростейшему пути. Они брали уже опубликованные работы и перепечатывали их на машинке в расчете на то, что экзаменаторы в соседнем университете читать ничего не будут.
«Вот сейчас я их ухайдакаю», — с тайной радостью подумал профессор. Они не думали, что эти копирки попадутся на глаза человеку с феноменальной памятью. Минц прочел в своей жизни несколько тысяч чужих статей и монографий, и все они лежали в его мозгу, словно на книжной полке.
Профессор принялся читать.
И чем дальше он читал, тем большая растерянность охватывала его.
Да, общая тема курсовой была ему чем-то знакома, но не более того. И уравнение, которое пытался решить автор, то есть заочник Гаврилов, гнездилось на периферии памяти. Что же такое... Xn + Yn = Zn при N > 2? Почему сердце Минца гложет совершенство этого уравнения? Где, черт побери, он его встречал?
— Где же я, черт побери, его встречал? — спросил Минц у Гаврилова, уткнув палец в уравнение.
— А где? — спросил Гаврилов.
— Вот именно, — сказал Минц.
И догадался.
Все оказалось просто.
Речь шла всего-навсего о теореме Ферма.
Триста пятьдесят лет назад французский математик по фамилии Ферма сообщил миру, что это уравнение не имеет целых положительных решений для N > 2. «Ну и что?» — ответили ему современники. Равнодушие современников настолько травмировало математика, что он забыл сообщить, как же он дошел до мысли такой и как можно доказать эту простую и забавную теорему.
Гаврилов даже в носу ковырять перестал — так его испугали перемены в облике профессора. Тот покраснел, лысина его запотела и заблестела, на носу тоже выступили капельки пота, губы беззвучно зашевелились, а глаза остекленели.
— Что с вами, дядя Лева? — спросил Гаврилов. — Трудная математика? Не по зубам?
Минц словно не услышал вопроса. Он сурово сдвинул брови и задал вопрос:
— Ты что натворил?
— А чё? — оробел Гаврилов.
— Если все это ты сам написал, то лучше сразу сознаться.
— Чтоб я сдох, — не я! Я только баксы отстегнул. Говорю же — не понимаю я этих уравнений! А в чем дело, дядя Лева?
— А в том дело, — торжественно произнес Лев Христофорович, — что человечество может вздохнуть с облегчением. Теорема Ферма доказана!
— Ну и слава богу! — откликнулся Гаврилов. — Я рад за человечество. Давайте папочку, я пошел.
— Никуда ты не пошел. И ничего ты не понял. Ты обязан сообщить мне имя и адрес автора этой работы.
— Откуда мне знать?
— Напрягись!
— А мне это без разницы.
— Ты знаешь, сколько стоит эта курсовая?
— Думаю, что и пятидесяти баксов не стоит.
— Она стоит... — Минц вскочил с кресла, подбежал к книжным стеллажам, вытащил с полки какой-то пузатый справочник на иностранном языке и принялся его листать.
Гаврилов замер. Сейчас что-то случится.
Минц отыскал нужную страницу и перевел на русский:
— Доказательство теоремы Ферма ныне оценивается с превышением суммы в двести тысяч долларов США. Эту сумму готовы заплатить Американская академия наук, Британское королевское общество, Фонд Сороса, а также муниципалитет города Лион во Франции, который также обещает предоставить доказавшему звание почетного гражданина Лиона.
— Почетного гражданина? — понял Гаврилов. Прочие награды по причине грандиозности в его сознании не отпечатались.
— Не тебе, — сказал Минц. — Не тебе, бездельник.
— А мне? Мне же причитается!
— Молчать! — рявкнул Минц. — Давай-ка мне адрес Международного университета.
Случилось чудо. Теорема, которая не сдавалась величайшим математикам мира, покорилась безвестному сотруднику сомнительного университета.
Не задавая больше вопросов, но тяжело дыша и даже покашливая, Гаврилов пошел с профессором к себе и отдал ему конверт от реферата. С этим пакетом Минц и отправился в университет, который, как оказалось, располагался в доме купца Пиренеева, как раз перед Речным техникумом.
Университет занимал не все двухэтажное здание, а только две комнаты в подвале, вход со двора. Дверь разбухла от зимней влаги, звонка на ней не было.
С большим трудом Минц отворил дверь. Она визжала, будто ее убивали.
В первой комнате никого не было. Во второй оказалась молодая женщина с наглым советским торговым лицом. Она сидела за ученическим письменным столом и распечатывала письма.
Минц постоял с минуту в дверях, девица его не заметила. Она вынимала из конвертов письма. Если обнаруживала в конверте купюру, то клала письма направо, а если денег не было, то кидала в мусорную корзину.
— Здравствуйте, — сказал Минц. — Можно ли увидеть вашего ректора?
— Нет у нас лекторов, — ответила девица. — У нас обучение заочное. — Она накрыла стопку денег широкой ладонью и сдвинула их по столу к себе так, чтобы можно было свалить стопку на колени. — А вам чего? Если поступать, то по пятницам, а можно по переписке.
— Я именно по переписке, — сказал Лев Христофорович.
— Если претензии, то деньги не возвращаются.
Лев Христофорович подпал под влияние наглой девицы и говорил с ней так же отрывисто и быстро, как она сама.
— Деньги не нужны, — сказал Минц.
— А что нужно?
— Адрес.
— Адресов не даем.
— Конкурентов боитесь?
— Да что вы говорите! У нас в Гусляре из трех университетов наш самый клевый!
— Мне надо поговорить с вашим человеком, — сказал Минц. — С тем, кто заочно курсовые пишет по пятьдесят долларов.
— Ну вот, блин! Придется гнать его в три шеи! — рассердилась девица, хотя Минц ни сном, ни духом не собирался подводить автора курсовых.
— Вы кого имеете в виду? — осторожно спросил профессор.
— Кого-кого! Кого и вы! Бруно Васильича, черта старого! Я ему сколько раз говорила — не умничай! Не выкобенивайся, не будь других умнее! У нас в писателях достойные люди работают. Один кандидат ветеринарных наук, чтоб я сдохла! У всех высшее образование, понимаешь? Третья жалоба за неделю! Нет, я Боре прямо скажу — гнать его или потеряем клиентуру!
— А может, я другого имею в виду?
— Нет, — твердо ответила девица. — Дайте мне фамилию заочника и вы увидите, что я права. Гнать его будем.
— Заочника?
— Бруно паршивого.
— Гаврилов, — сказал профессор. — Николай Гаврилов. Первый курс.
— А у нас до второго еще никто не дотянул, — зловеще произнесла девица, словно призналась, что второкурсников приносили в жертву кровавым богам науки.
Толстые, украшенные вишневыми ногтями пальцы шустро пробежались по картотеке на углу стола.
— Так, Гаврилов, — сказала девица. — Послано две курсовых. За одну еще не плочено. Вы деньги принесли?
Минц не успел ответить. Девица вдруг обернулась к дверям. Видно, у нее было развито чутье — ждала удара в спину, что ли?
— А вот и он, — почти радостно сказала она. — Явился, не запылился. Тебя уже с милицией ищут. Шут гороховый!
В подвале было не очень светло, вошедший не сразу разглядел Минца, да и Минц его разглядеть не успел.
— С милицией? — прошептал голос от двери, и сразу же послышались легкие неверные шаги, спешившие прочь.
— Сбежал, блин, — сообщила девица. — Даже денег просить не стал. Напугали мы его с вами!
Она дробно рассмеялась, а Минц кинулся вверх по лестнице.
Конечно, консультант Бруно Васильевич далеко не ушел. Оказался он немолод, куда старше Минца, худ и плохо одет. На ногах у него были валенки с калошами — совсем уже редкая в наши дни обувь. А выше — черное узкое пальто и лыжная шапочка, вроде бы голубая.
— Стойте, — крикнул Минц.
Бруно Васильевич припустил прочь.
Минцу пришлось, скользя и чуть не падая, бежать за ним по переулку.
Старик оказался шустрее, чем думалось, но все же возраст взял свое. Минц, уже разозленный прытью беглеца и от того, что ему не желают подчиниться, разогнался, прижал старика к высокому забору и сердито заговорил:
— Не бегите, я вам вреда не причиню. Только ответьте на один вопрос.
Старик дышал тяжело и быстро.
Он был невелик ростом, расплющенный нос и выпяченные губы выдавали негритянскую кровь, впрочем, каких только кровей не найдешь у наших соотечественников. Может, потому русский расист всегда не уверен в себе и, требуя паспорт у идеологического противника, всегда избегает показывать свой. Ох, не блюли себя наши предки!
— Только один вопрос, — сказал Минц. — Вам говорит что-нибудь имя Ферма, Фер-ма, ударение на последнем слоге?
— Французский математик семнадцатого века, — машинально ответил старик.
Он замолчал и поднял лицо к серому, безнадежному небу, с которого падали снежинки и, подлетая к земле, превращались в холодные капельки дождя.
— Правильно, — согласился Минц. — И он, в частности, известен теоремой, названной в его честь.... Где бы мы могли поговорить?
— Не о чем разговаривать, Лев Христофорович, — сказал старик.
Минц не удивился. Преимущество, как и недостаток жизни в небольшом городке заключается в том, что все тебя знают. И ты обязан всех знать.
— Можем пройти ко мне, — предложил профессор. — На Пушкинскую. Угощу вас чаем с морошкой. Прислали из Норвегии. Мой аспирант всегда присылает бочонок к годовщине смерти Пушкина.
 
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Архив записей
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Издательство «Контрольный листок» © 2024 Бесплатный хостинг uCoz