Контрольный листок, 2014, № 1
Художественный раздел
Мечта заочника
© Кир Булычёв
Продолжение, читать сначала
— Нет, — отказался старик. — Мне не о чем с вами говорить. Я устал.
— Мне ничего от вас не надо, — сказал Минц. — Я хотел бы лишь засвидетельствовать вам мое расположение.
— Ах, не надо шуток! — отрезал Бруно Васильевич. — Немало людей в моей жизни обещали расположение и даже деньги. Однако заканчивалось это очередным разочарованием. Вы хотите использовать меня? Не удастся! Я бесполезен.
— А это? — спросил Минц, поднося к носу Бруно Васильевича курсовую работу Гаврилова.
— Это — свидетельство моего бессилия, — уверенно ответил Бруно Васильевич.
— Если вы не хотите идти ко мне, — сказал Минц, — я вас провожу.
— Ах, зачем вам это? — почти плакал старик. — Побалуетесь, посмеетесь над стариком, а мне потом еще хуже станет! Зачем вам, профессору, к которому академики приезжают, из Норвегии морошку шлют, ну зачем такому человеку марать руки о мое ничтожество?
— Хватит! — прикрикнул на старика Минц, который мог быть решительным и жестким, если к этому склоняли его жизненные обстоятельства. — Вы не идете ко мне, тогда мы идем к вам!
— Ко мне нельзя, — испугался Бруно Васильевич, — у меня соседка злая.
— Я тоже злой, — ответил Минц.
Бруно Васильевич совсем оробел и более не возражал. Он молчал до самого дома. Минц тоже молчал. Ему было неловко за то, что он так напал на беззащитного человека.
Они остановились перед черным от возраста двухэтажным бревенчатым бараком. Когда-то в Великом Гусляре построили целый район таких домов — десятка три. Решили развивать лесную промышленность за счет ссыльных. Было то в начале тридцатых годов. Район назвали Бревнами. С тех пор многое изменилось. Народ уехал — и бараки снесли, почти все.
— Вы с тех пор здесь живете? — догадался Минц.
— Нет, — ответил Бруно Васильевич. — Мы не местные.
В сенях было совсем темно. Бруно Васильевич шуршал, водил рукой по стенке, отыскивая ручку своей двери.
— Я не запираю, — сказал он.
В его комнате было полутемно, окно полностью закрывала занавеска. Из разных углов к ним двинулись кошки. Они не мяукали, а только сверкали глазами.
— Они тоже знают, как к ним относится моя соседка, Мария Семеновна, — прошептал Бруно Васильевич. — Она уже неоднократно обещала вызвать милицию.
Кошки пропустили людей внутрь комнаты. Они стояли вокруг, подняв морды и ударяя по полу хвостами. Кошек было больше полдюжины.
— Чувствуете, какие они голодные? — спросил Бруно Васильевич.
— Да, — ответил Минц.
Кошки смотрели на него, как дети в приюте, которые понимают, что плакать — безумие. Побьют и не накормят.
— Я сейчас, — сказал Минц.
Он хотел побежать на угол, там был продуктовый магазин. Но бежать не пришлось, потому что из-под лестницы вышла наглого вида баба в норковой шубе. Она несла большую коробку с изображением кошки, на которой было написано «Вискас».
— Деньги принес? — спросила она.
— Познакомьтесь, — сказал Бруно Васильевич. — Мария Семеновна. Наша соседка и спасительница. Однако, к сожалению, я должен вас, Мария Семеновна, разочаровать. Не дали мне денег в университете. Не дали. Просили завтра зайти.
— Сколько стоит? — спросил Минц.
— Плюс пятнадцать процентов, — ответила Мария Семеновна. — Но и меня понять можно — пенсия у меня не человеческая, а кошачья. А желудок, простите, вполне человеческий.
Минц купил коробку с кошачьим кормом. Мария Семеновна ушла, пересчитывая деньги. Бруно Васильевич и кошки смотрели на Минца, не отрываясь. Минц почувствовал, что и хозяин готов отведать кошачьего корма.
Бруно Васильевич поставил коробку на пол, и кошки начали остервенело рвать картон.
Комната была бедной, захламленной, заставленной рассыпающимися вещами, как будто ее специально сделали такой, чтобы кошкам было удобнее играть в прятки.
Из-за занавески, разделявшей комнату на две части, донесся глухой, задыхающийся голос:
— Ты получил гонорар?
Минц не понял, был ли этот голос мужским или женским.
Бруно Васильевич обернулся к профессору, приложил палец к губам, а затем сказал:
— Гонорар за лекции обещают заплатить к концу недели. Сегодня в кассе денег не было.
— Ты всегда так! Лентяй! — рассердились за занавеской. — Пошел бы раньше, тебе бы досталось!
Кошки шуршали оберткой «Вискаса». Катышки рассыпались по полу, кошки подхватывали их и хрумкали.
— Садитесь!.. — Бруно Васильевич показал на стул, а сам сел на продавленный диван.
— Я готов вам одолжить, — предложил Лев Христофорович. — Сколько вам нужно?
Бруно Васильевич не успел ответить, как из-за занавески послышалось:
— Кто там у тебя? Почему незнакомый голос?
— Это мой коллега, мама, — ответил Бруно Васильевич. — Профессор Минц.
— Не имею чести, — сказала мама Бруно Васильевича. Резким движением она откинула занавеску и выехала к гостю.
Мать Бруно Васильевича, немолодая черноволосая, губастая женщина, сидела в инвалидной коляске. Одета она была в черное, расшитое стеклярусом платье. Колени ее покрывал плед, давно превратившийся в непонятного вида тряпку. Руки, лежавшие на тряпке, были усыпаны перстнями. Кошки перестали есть и уселись в ряд, демонстрируя уважение к хозяйке.
— Вот так и живем, — развел руками Бруно Васильевич.
— Рад с вами встретиться, — сказал Минц матери консультанта. — К сожалению, я не был с вами знаком раньше.
Мама прикрыла яркие карие глаза.
— Вы состоятельный человек? — спросила она.
— Относительно.
— Распространяется ли ваше благосостояние на бутылку шампанского?
— Разумеется, — сказал Минц.
— Тогда докажите это, — сказала мама.
Минц достал бумажник, открыл его и вытащил купюру с видом концлагеря в Соловках.
— Мама, мне стыдно за вас, — сказал Бруно Васильевич.
Минц подумал, что старик сохранился хуже, чем его мама. Впрочем, с женщинами восточного типа это случается. Они как бы консервируются.
Мама нажала на кнопку в ручке инвалидного кресла.
Тут же в дверях, словно она только этого и ждала, появилась Мария Семеновна. Она держала поднос с четырьмя бокалами и открытой бутылкой шампанского «Новый Свет».
— Отечественное, — с гордостью сказала она и поставила поднос на овальный столик, для чего пришлось сбросить на пол несколько книг.
Кошки зашипели.
Мама подъехала к столу первой. Следом за ней бокалы взяли остальные.
— «Брют», — сказала мама. — Спасибо тебе, Мария Семеновна. Хоть ты и сволочь, но иногда в тебе что-то просыпается.
— Это от жадности, — призналась Мария Семеновна.
Она вытащила из пальцев Минца купюру и сказала:
— Сдачи не жди, Христофорыч.
— Мы знакомы? — удивился профессор.
— Ты соблазнил меня, когда учился на втором курсе, — сказала Мария Семеновна и, звонко расхохотавшись, выбежала из комнаты.
Только тут Минц сообразил, что не удосужился рассмотреть соседку.
Мама пила медленно, маленькими глоточками. Бруно высосал шампанское, не отрывая губ от бокала.
— Что вас к нам привело? — спросила мама.
— Счастливый случай, — ответил Минц. Шампанское приятно ударило в голову, чего не могло случиться от обычного вина.
— Профессор увидел у одного из заочников статью, то есть курсовую о теореме Ферма, — пояснил Бруно Васильевич.
— Господи, — вздохнула мама, — это же позавчерашний день!
— Мама, вам вредно так много пить, — сказал Бруно Васильевич.
Мама протянула руку с пустым бокалом. Рука не дрожала. Бруно отрицательно покачал головой. Минц подумал, что тезка консультанта точно так же качал головой, когда инквизиторы требовали отказаться от идеи множественности миров.
Мама повернулась к профессору и протянула ему бокал.
Минц взял со стола бутылку и налил маме шампанского. Бруно Васильевич был явно недоволен.
— Спасибо, — сказала мама, — но, надеюсь, вы не выдадите нас? Вы производите впечатление порядочного молодого человека.
Минц вопросительно взглянул на Бруно Васильевича.
— Мама, — попросил тот, — допейте до конца и идите отдыхать.
— Ах, — произнесла мама, — покой нам только снится! Если бы я не работала, то давно бы состарилась.
Держа бокал, как флажок на прогулке, мама уехала за занавеску. Бруно Васильевич закрыл дверь в коридор. Кошки хрустели шариками корма.
— Моя беда в том, — сказал Бруно Васильевич вполголоса, — что мама здесь не прописана. Эта история берет начало в том трагическом периоде нашей истории, когда я был выслан сюда как сын врага народа. Папа был расстрелян как враг народа, а мама сидела в лагере как жена врага народа. Я не мог получить образования...
Неожиданно Бруно Васильевич всхлипнул и вытер рукавом щеку.
— Я помню, как принес своему мастеру изобретение. Тот его одобрил. И велел забыть. Как только попадешь на вид, ссылкой не отделаешься.
— Кстати, — послышалось из-за занавески, — я испытала этот страх еще до революции. Я пришла на кафедру химии к господину Столетову. Ему нечего было сказать по сути дела, но он и не стал читать. Что может принести немытая цыганка? «Где швейцар? Кто пустил ее в стены?»
— Мамочка, сколько раз вам говорить! Это был не Столетов, а академик Бах. Столетов никогда бы себе не позволил таких слов.
— Может быть, память играет со мной жестокие шутки. А на какие только уловки не шел Василий Генрихович, чтобы скрыть свои способности! Но ведь не удалось!
— Василий Генрихович — это мой папа, — объяснил Бруно. — Папа командовал дивизией у командарма Егорова. Он делал вид, что почти неграмотный. Но проговорился...
— А что Васе оставалось делать? Дивизия попала в холеру. Пришлось придумать сыворотку для лечения. Когда все выздоровели, шестьсот больных, не считая гражданских лиц, то конечно же об этом сообщили Троцкому. А Троцкий вызвал Василия в Москву. К несчастью, не расстреляли, а дали лабораторию.
— А судьба сыворотки от холеры? — спросил Минц. — Ведь таковой и сегодня не существует.
— Лабораторию Васи чекисты расстреляли из пушек, — послышался голос из-за занавески. — Это совпало с репрессиями против анархистов в армии. Ведь Вася когда-то был анархистом.
Минц осторожно спросил:
— А кто из вас... я имею в виду вас или вашего батюшку... кто из вас интересовался математикой?
— Вы все о теореме Ферма? — спросила мама из-за занавески.
— В частности.
— Я вам многим обязана, профессор, — сказала мама. — Несколько лет я не могла позволить себе даже рюмку этого зелья... Понимаете, мы с Бруно столько лет боялись, столько лет таились, что начали записывать некоторые результаты своих размышлений лишь недавно, с начала девяностых годов. Кое-что сохранилось и от Васи...
— Я не получил настоящего образования, — сказал Бруно. — Приходилось самому проходить университеты.
— А ваш отец?
Дверь из коридора открылась, и в комнату сунулась рожа Марии Семеновны, женщины пожилой и толстолицей.
— Я вам сама скажу, они от страха врать будут, — заявила она. — Василий Генрихович, чистой души человек. Он всегда здесь жил, еще с тех времен...
Бруно Васильевич кинулся к двери и захлопнул ее, чуть не прищемив соседке нос. И уже сквозь дверь закричал:
— И не смейте вмешиваться в нашу жизнь!
— А сколько можно трепетать? — не отступала соседка. — Времена у нас другие пошли!
Из-за занавески послышался стрекот пишущей машинки.
Это настолько удивило Льва Христофоровича, что он сделал шаг и заглянул за занавеску. Он увидел, что мама поставила на колени старинную портативную машинку и строчит на ней.
— Не обращайте внимания, — сказал Бруно. — Это у нее рефлекс. Все от волнения и от шампанского.
— А нельзя ли мне ознакомиться...
— Ничего интересного не найдете, — сказал Бруно Васильевич. — Не надо копаться в прошлом.
Мама оторвалась от машинки.
— Я вечно воюю с мальчиком, — сказала она. — Но он у нас кормилец. Куда мне без него? Возьмут в приют, машинку отнимут. Вот я и помру.
— Времена изменились! — Минц невольно повторил слова соседки. — Чего вы боитесь? При удачном стечении обстоятельств доказательство теоремы Ферма принесет вам сотни тысяч долларов.
— Вы думаете, что мы — выжившие из ума анахореты! — закричала мама. — Мы не хуже вас знаем, что времена изменились. Уже семь лет, как мы посылаем наши статьи и заметки в серьезные журналы. Нам даже не отвечают.
— Но почему?
— Что бы вы сделали на месте редактора журнала «Природа», если бы получили статью о практических проблемах бессмертия с обратным адресом «Великий Гусляр, улица Кривобокая»? Не пожимайте плечами, у них там тоже есть мусорная корзина. Так что для нас нет разницы между террором и демократией...
— Вы преувеличиваете! — возмутился Минц. — Я сегодня же позвоню главному редактору журнала «Природа», кажется, там Александр Федорович... Чудесный человек, большой ученый...
— И подпишетесь: «Профессор»?
— Разумеется.
— У вас мафия похлеще уголовной, — вздохнул Бруно.
Из-за занавески донесся мамин голос:
— Сынуля, напомни постоянную Планка. Совсем склероз заел.
— Мама, не позорь наше семейство! — воскликнул Бруно Васильевич. — Энергия равна аш эф, где эф — частота осциллятора...
— Аш и будет постоянной Планка, — поддержал Бруно Васильевича Минц.
— Спасибо, мальчики, — откликнулась мама.
На этажерке громоздилась кипа машинописных листов.
— Это все ваши... опусы?
— Никому ни слова! — прошептал Бруно. — У нас отнимут комнату. Мы живем как пенсионеры-инвалиды...
— А меня отдадут в богадельню, — подхватила из-за занавески мама. — У меня паспорт просрочен.
— У меня тоже, — сказал сын.
— Отдадут, отдадут! Каждый день жду, когда участковый придет и освободит помещение. — Мария Семеновна вошла с подносом, на котором стояла вторая бутылка шампанского. — Я уж на них всюду написала. Только теперь все так распустились, что на сигналы не реагируют.
— Маме нельзя больше пить, — запротестовал Бруно. — Вы же знаете, что в ее возрасте...
— Ах, оставь, живем лишь дважды, — загадочно ответила мама, выезжая из-за занавески. — Разливайте, профессор.
— Как же это началось? — спросил Минц, отхлебывая из бокала. — Я имею в виду эти курсовые?
— Это я посоветовала, — сказала Мария Семеновна. — От бумаги уже повернуться негде.
— Мы получаем в университете списки адресов, — объяснил Бруно. — Раскладываем по конвертам никому не нужные статьи. И рассылаем.
— Значит, Гаврилов не исключение?
— Он один из сотни. Каждая статья приносит нам не меньше двадцати рублей чистого дохода.
— Нужда, — вздохнула мама. — Она чему хочешь научит.
— И вы не боялись разоблачения?
— Ну, кто будет читать курсовые заочников, если они напечатаны без правки через два интервала? — спросил Бруно.
— Я замечательная машинистка, — похвалилась мама. — Я даже пыталась зарабатывать так деньги. Но случилась беда: с середины второй страницы я начинала печатать собственный текст. Меня выгнали.
Бруно поставил на стол пустой бокал и обернулся к Минцу.
— Ваше появление — тревожный сигнал. Это должно было случиться. Рано или поздно.
— Мое появление — замечательный сигнал! — возразил Минц. — Ваш талант вернется к людям.
— Не только людям плевать на наш талант, — отозвалась мама, — но и мы сами в нем разочаровались.
Но Минц был настойчив:
— Я гарантирую вам славу и благополучие! У вас остались вторые экземпляры так называемых курсовых?
— Мы никогда не тратим лишнюю бумагу, — сказал Бруно. — Надо экономить.
Минц подошел к этажерке и стал по очереди поднимать листы. Он стряхивал с них пыль и моль... Профессор зачитался.
Через полчаса он произнес:
— Я не нахожу слов. Каждая строка — шаг человечества в будущее и ваш шаг в бессмертие.
— Я тебя предупреждала, — сказала мама. — Он нас подведет под монастырь.
— Он утверждает, что времена изменились!
— Как бы они не менялись, но вечный закон российской жизни остается прежним: не высовывайся!
Сын с матерью поссорились. В ссору вмешалась Мария Семеновна.
Минц временно раскланялся. Он спешил в Международный университет. Ему нужны были адреса заочников, которые получили свои курсовые и дипломы. Надо было спасать многолетний труд странного семейства.
К сожалению, поход Минца не дал результатов. На двери университета висел амбарный замок, а у входа маялись кредиторы.
Огорчению Минца не было границ. Он ринулся обратно на Кривобокую улицу.
У дверей барака его ждала Мария Семеновна.
— Не спеши, Лев Христофорович, — сказала она. — Только что они собрались и ушли.
— Куда? Зачем? Ведь я же сказал, что эпоха непризнания завершилась.
— А они говорят, что им еще пожить хочется. Машинку в рюкзак, бумаги в мешок, а кошки за ними сами побежали.
— Вы должны знать, куда они уехали.
— Мне, Лев Христофорович, дорога память об их папе, Василии Генриховиче д'Орбе. Не дам я тебе их координатов, хоть пытай, хоть убей. Своей любовью ты их погубишь.
— Можно хоть в комнату заглянуть? — упавшим голосом произнес Минц.
— Заходи. Сделаю для тебя такое одолжение в память о твоих горячих ласках. Но я все равно ее на свое имя перепишу. А что осталось — на помойку.
Минц смутился. Он прищурился, разглядывая Марию Семеновну, но в этой полновесной пожилой женщине не смог угадать своей юношеской жертвы.
Комната была почти пуста. На этажерке лежал забытый конверт с надписью: «Курсовая работа курсанта 2-го года обучения Речного техникума». В нем обнаружилась сжатая скрепкой статья под таким названием: «К вопросу о выведении токсинов из организма».
Минц по привычке заглянул на последнюю страницу. Кончалась статья так.
«Пользуясь нашим методом вывода из организма токсинов с помощью энзима «Ф» можно продлить человеческую жизнь до бесконечности. К моменту завершения настоящего исследования продолжительность жизни подопытных добровольцев Бруно д'О. и его матери Э. С. достигла соответственно двухсот восьмидесяти и трехсот двух лет, что, разумеется, не является пределом».
Больше Минц этих людей не видел и не слышал о них.
Проблемой выведения токсинов из человеческого организма по методу д'Орбе занимаются два открытых и шесть закрытых институтов. Достигнуты обнадеживающие результаты.
Версальский флигель напротив дома № 16 по Пушкинской снесли окончательно. Здание банка поднялось на шестнадцать этажей сплошного черного стекла.