Была ли профессура особой и влиятельной социальной группой?

 

Сегодня ощущается дефицит исследований, посвященных профессорскому корпусу как социальной группе. Доступный же материал не всегда позволяет сказать однозначно, была ли профессура этой особой и влиятельной группой. Не бессмыслен и такой вопрос: стоит ли вообще изучать профессуру как особую социально-экономическую и профессиональную группу? Ранее уже было продемонстрировано, что во многих случаях университетские преподаватели не воспринимали свою работу как полноценную с точки зрения карьеры, а потому все последующее изложение будет касаться только той их части, которая жила именно за счет своей преподавательской деятельности...

Надо сказать, что к концу средних веков дистанция между преподавателями и студентами увеличивается: вследствие все более возрастающей в доходах профессуры доли зарплат и бенефиции, преподаватели все меньше начинают зависеть от взносов студентов. Сложившаяся корпорация магистров и студентов, таким образом, постепенно слабеет, в итоге распадаясь на две группы: тех, кто учит, и тех, кого учат. Первые всеми силами стремились защитить и сохранить свои права, доходы и власть. Поэтому в ходе выборов, кроме социальных, экономических или семейных проблем, возникали и проблемы корпоративного или финансового порядка. Так, в Англии жалобы на сложившуюся систему выборов членов совета колледжей касались, главным образом, продажности самих этих выборов. Члены совета, из числа которых всегда назначались тьютеры, часто избирались не на основании интеллектуальных качеств, а по капризу основателя колледжа или каких-либо случайных обстоятельств. В 1511 г. кандидаты на занятие профессорской должности в Орлеане жаловались, что доктора-регенты (doctores regentes) в этом университете за последние 100 лет ни разу добровольно не приняли ни одного нового коллеги: назначению всегда предшествовало судебное разбирательство. Парламент Парижа, не будучи убежден в беспристрастии профессоров, в 1532 г. принял решение, в соответствии с которым каждый кандидат в присутствии представителей Парламента должен был провести общую repetitio в помещении Парижского университета. Аналогичного рода проблемы беспокоили и преподавателей Йены: когда правительство в 1751 г. обратилось к профессорам этого университета с просьбой дать предложения о тех переменах, которые нужно осуществить, в ответ оно не услышало ничего, кроме давно известного: необходимо обеспечить соблюдение старых правил! На практике все «реформаторские» предложения свелись к следующему: необходимо ограничить конкурентную борьбу за доходы и прерогативы полных профессоров и обеспечить религиозную ортодоксальность; запретить подданным государств Тюрингии учиться на стороне и уменьшить число младших профессоров, которых искушают оплачивающие взнос студенты из их классов. И последний пример: лувенские регенты факультета права и медицины все время стремились сократить число докторов, чтобы делить студенческие взносы между собой. Итак, реформаторам XVIII в. пришлось преодолевать сильное корпоративное противодействие со стороны профессуры, не только настроенной на проведение реформ изнутри, но и готовой оказать сопротивление новшествам, инициированным извне.

Нужно отметить и еще одну особенность: университетская корпорация делилась на профессоров и студентов. Внутри каждой из этих групп были свои поделы. Так, профессорский статус оценивался в категориях старшинства и определялся статусом факультета, на котором человек преподавал. Порядок старшинства был таким: теология, право, медицина и, далеко позади, свободные искусства. Хотя, под влиянием идей Просвещения и секуляризации университетов, естественные науки, философия, право, медицина, гуманитарные области знания начинали приобретать все большее значение. Так, в XVIII в. отчетливо изменяется статус факультетов права, например, в Галле этот факультет становится самым важным.

Свидетельство переоценки роли нетеологических факультетов, в частности, - все более увеличивающийся размер жалованья профессуры. Что же касается внутрифакультетской профессорской иерархии, то она проявляет себя как в «должностных» обязанностях (младшие преподают вводные и второстепенные курсы), так и, конечно, в размерах выплат. Однако особенно очевидной иерархия в среде профессоров становится при проведении разного рода процессий и церемоний; ею определяется и порядок предоставления слова при голосовании. Как и в средние века, докторам вручали шляпу, облачение, книгу, кольцо и цепь как знаки докторского отличия. Кольцо, символизировавшее достоинство благородного сословия и высшего духовенства, означало переход доктора в ряды интеллектуальной знати. Уставы университетов определяли, например, и то, какой должна быть академическая одежда. В Ингольштадте доктора трех высших факультетов обязаны были носить красную шляпу, как и высшие прелаты церкви, а магистры факультета искусств - коричневую, которая делала их равными с младшими прелатами и канониками. Во многих случаях вопросы, связанные с тем, какую одежду должны носить профессора, приобретали весьма острый характер. Так, во Франции даже потребовалось принять специальный декрет Парламента Парижа с тем, чтобы уладить конфликт между docteurs regents и docteurs agreges: речь шла о цвете мантий!

Эти внешние проявления профессорского и корпоративного статуса явно усиливаются по мере того, как сама корпорация утрачивает былую силу, а профессора все более выступают в роли государственных служащих. Один из главных вопросов, волновавших университет, состоял в том, какое место ему отводится во время больших королевских церемоний и, более конкретно, - в траурных процессиях. Складывается ощущение, будто проблемы этикета, место факультета и профессоров во время церемоний, титулы, определяющие, как следует к ним обращаться, интересуют профессуру больше всего. Во всех университетских архивах можно найти описания бесконечных дискуссий по этому поводу.

Другую особенность, свидетельствующую о росте самосознания преподавательского корпуса, можно усмотреть в так называемой «галерее профессоров». Начиная с XVI в. во многих университетах (в частности, Париже, Сиене, Болонье, Неаполе и Тюбингене) пишутся портреты каждого поколения преуспевающей профессуры. Такие портретные галереи должны были свидетельствовать об исключительности истории alma mater, о тех выдающихся людях, которые преподавали в ее стенах. А усиление интереса академиков и общества в целом к случаям смерти некоторых университетских преподавателей (что подтверждает все более увеличивающееся число траурных речей) - еще одно свидетельство роста все того же самосознания.

Что же касается отношений профессуры с обществом, тут картина - не столь ясная, а потому прежде всего остановимся на социальном происхождении преподавателей. Хотя удовлетворительной статистики на этот счет нет, в целом можно считать, что они редко бывали выходцами из высших слоев общества. Большинство профессоров происходили из нижних и средних его слоев: это были сыновья интеллектуальных буржуа - священнослужителей, учителей латинских школ, врачей, профессоров (Нидерланды и Франция) или же мелких землевладельцев (Англия, Польша).

Конечно, сказанное нельзя абсолютизировать: и среди профессоров попадались представители дворянства. Так, 24 из 59 профессоров французского права в южных университетах Франции (1681-1793 гг.) происходили из дворян. Во многих странах профессора была тесно связаны с городскими магистратурами и государственной службой (например, в некоторых немецких и итальянских университетах) или, применительно к Испании, - letrados. Но по мере того, как инбридинг и корпоративизм на выборах становятся все более явными, все чаще сыновья или зятья бывших профессоров назначаются на преподавательские должности.

В значительной степени социальный статус зависел и от фортуны, хотя и здесь трудно и опасно обобщать. В Польше, например, социальный статус университетских преподавателей, сыновей буржуа и фермеров, был низок. Но, хотя университетскую зарплату в XVII и XVIII вв. нельзя было признать удовлетворительной, и профессорам всегда приходилось искать источники дополнительного дохода, многие из них относились к числу богатых. Так, в налоговом списке Франекера (1749 г.) доходы всех профессоров оценивались выше чем в 1000 флоринов, что определяло их принадлежность (по доходам) к самой высокооплачиваемой группе граждан. Известно также, что, например, во второй половине XVIII в. профессора медицины Эдинбурга смогли разбогатеть за счет преподавания, доходной частной практики и написания учебников.

Некоторые оказывались удивительно богатыми даже там, где фактически финансовое положение профессуры ухудшалось: эти счастливчики умудрялись пользоваться разного рода социальными и финансовыми льготами. На примере Пруссии, где традиционно для профессоров существовали большие привилегии, о сказанном можно судить особенно наглядно. Так, монополия профессуры в некоторых видах торговли и производств начала свертываться лишь после 1740 г., хотя права на цензуру, представительство в ландтаге, контроль над прибыльными церковными должностями продолжали сохранять свою силу. Даже в таком сравнительно новом институте, каким являлся университет в Галле, профессора пользовались всеми этими привилегиями, включая и права на доходы одной из городских церквей, а также владение собственными пивными и винными подвалами. Частично именно в силу этих общих привилегий факультетские группы стремились оставаться гомогенными, монолитными и статичными, а профессорские семьи - подтверждать свой статус внешними проявлениями, пытаясь тем самым конкурировать с титулованным сословием.

Когда герцог Людвиг Вюртембергский поручил скульптору Кристофу Йелину выполнить для него роскошный могильный памятник, тюбингенская преподавательская семья Scheck сразу заказала тому же скульптору аналогичный, - не менее дорогой и не менее импозантный. В Париже XVIII в. наиболее богатые профессора права тоже многое могли себе позволить.

Вместе с тем социальные обязанности профессуры были действительно и важными, и дорогостоящими. Статус и достоинство профессоров, конкурировавших с дворянами, подтверждала одежда их самих и членов их семей. Так, некоторые немецкие доктора, профессора и их семьи имели право, в отличие от представителей других социальных групп, носить особую одежду. Здесь стоит отметить, что с конца XVII в. почти на всем континенте в одеянии представителей академического университетского мира происходят перемены: оно становится более изящным, мирским, следы клерикальности постепенно исчезают. По свидетельству голландского современника, профессора в Лейдене одевались следуя принципу: выглядеть проще, но достойнее. Различия в одежде были очень важны для сословного общества, поскольку они позволяли (хотя и в первом приближении) сделать выводы о месте, занимаемом человеком в социальной иерархии. Так, согласно немецкому «Kleiderordnung» 1661 г., общество было поделено на семь различных классов: первый образовывали советники и знатные землевладельцы-собственники; второй - ставшие «благородными» commoners, доктора и лиценциаты права и медицины; в третьем можно было обнаружить синдиков, секретарей, государственных служащих, пожалованных в дворянство торговцев; в четвертом - ремесленников и торговцев. Классы с пятого по седьмой образовывали представители низших социальных слоев. Согласно другому декрету аналогичного рода, профессорам Ингольштадта, их женам и детям было разрешено носить цепи, кольца и драгоценные камни, короче, были предоставлены права дворян. Что же касается докторов факультета права, то они получали не только головной убор, кольцо и книгу, но и пояс, который символизировал достоинство и социальное положение дворянина.

Надо сказать, что вплоть до XVIII в. проблема взаимоотношений профессуры и дворянства была одной из острейших: велись горячие дискуссии относительно того, действительно ли докторант-ство (в области права) делает держателя степени благородным и можно ли считать его благородство выше благородства по рождению?

Корни этого вопроса уходят в классическую старину. Так, преподавателям в Константинополе после двадцатилетней педагогической работы присуждали dignitas vicana; глоссаторы XV в. интерпретировали этот факт как comes или dux. Кроме того, классическое «scientia nobilitat» (знание облагораживает) было воспринято и средневековыми комментаторами. Но, поскольку описание всего хода дискуссии заставило бы слишком отклониться от темы, ограничимся одним замечанием: в рассмат-риваемый период профессора многих университетов Германии, Нидерланд ов, Италии и Франции все заметнее идентифицируют себя с дворянством. В XVI и особенно XVII вв. профессор права или медицины в Лувене назывался «messire» (благородный). Он, в частности, носил оружие, что и было прерогативой последних. Протесты против подобной практики не помогали. Кроме того, в некоторых университетах, например, в Кракове, профессора после двадцати лет службы действительно получали дворянство. Доктора же вообще пользовались большим количеством дворянских привилегий. О привилегиях в одежде уже было сказано.

Другой пример, подтверждающий сказанное, можно найти в Вормской реформации (1498 г.), где декретом устанавливалось, что практикующих и преподающих докторов права и медицины, а также дворян нельзя подвергать пыткам. В том же документе зафиксировано, что «принцы, графы, доктора, рыцари, епископы, аббаты, монахини и больные люди не должны вызываться для дачи свидетельских показаний в суд. Судья сам должен прийти к ним на дом, чтобы получить нужные сведения».

Вместе с тем не стоит преувеличивать значение сказанного. Даже если и существовало много разговоров о «принадлежности к академическому сословию», даже если в среде профессуры в некоторой мере действительно существовало чувство солидарности, ясно, что нередко принадлежность к другим социальным или профессиональным кругам оказывалась куда более существенной: члены колледжей в Англии и Испании или религиозных орденов - ограничимся только этими двумя примерами - демонстрировали гораздо большую приверженность и своим колледжам, и орденам, чем университету как сообществу. То же самое можно сказать и о профессорах, принадлежавших к дворянству, местной олигархии... Во всех университетах корпоративность преподавателей страдала от недостатка сплоченности и солидарности.

Конечно, социальное положение человека зависело не только от фортуны и привилегий. Не менее важным оказывалось и мнение общества о профессии в целом. Диапазон оценок профессуры был чрезвычайно широк: от обожания и энтузиазма до обличения и презрения. Обвинения в коррупции и продажности, безразличии, пропусках занятий, в недостаточном интересе к преподаванию раздавались повсеместно. «Если в прошлые дни не было лекционных аудиторий для магистров, то сейчас нет магистров для лекционных аудиторий», - писал в 1638 г. один из профессоров Саламанки. Кроме того, - и эти жалобы на протяжении XVIII в. усиливаются - часть людей полагала, что профессора просто не могут выполнять свои преподавательские обязанности. «Здесь (в университетах) нет связи педагога с учеником. Студенты считают, что им навязывают дисциплину, которую они переросли. А почему бы и не так? Они - мужчины; вооружены... Кто бы мог обучать их? Только не профессора. Кто может потребовать от них этого? Ведь они не изучали теорий образования», - писал один из немецких сторонников отмены университетов.

Профессор являлся предметом критики и насмешек не только как преподаватель, но и как ученый. Наиболее ядовитый сарказм в адрес ученых, вероятнее всего, зафиксирован в «Похвале глупости» Эразма Роттердамского.

Тем не менее, например, в Нидерландах, профессору завидовали многие. В 1767 г. некий ван Вийн писал преподавателю Утрехтского университета: «Я был бы Крезом, если бы был профессором истории». И далее: «Один dictata в колледже - и все в порядке, нет ничего более простого и забавного, чем профессорство». С такой оценкой своей работы профессора, конечно, не соглашались. Так, некто P.M.Гуне сравнивал первые годы своего профессорства с принудительным трудом в тюрьме. Впрочем, ничего необычного в таком сравнении не было. Даже студенты не оказывали своим профессорам должного уважения, если верить французскому Указу 1680 г., где, в частности, говорилось следующее:

«Именем короля ... Его Величество поставлен в известность, что некоторые из тех, кто посещают Школы права..., чтобы пройти здесь курсы..., не оказывают своим профессорам ни должного уважения во время лекций, ни благодарности за ту работу и заботу, которые последние проявляют при обучении их... Его Величество приказал и обязал их (студентов) вести себя скромнее и выказывать профессорам подобающее почтение».

Наряду с этим в 1811 г. два французских преподавателя голландских университетов написали в своем отчете: «Статус профессора высоко уважается, хотя ранее он вообще рассматривался как один из первых рангов в государственной службе». Правда, подобного рода уважительное отношение к профессуре не было всеобщим в начальный период современной истории. Как уже говорилось, многие рассматривали эту работу как второразрядную, о чем, в частности, свидетельствует реакция друзей некоего Виглиуса, бывшего прежде асессором, на его назначение профессором в Ингольштадт. Большинство из них не понимали и не одобряли принятое им решение. «Виглиус, - писали они, - из советника, человека, принимающего решения, Вы становитесь ритором, немного обманщиком...». Нечто подобное утверждает и швейцарская присказка, относящаяся, вероятнее всего, к XVIII в.: «Самый талантливый сын наследует дело отца, второй становится священнослужителем, а самый глупый - профессором в университете».

Так что в целом работа профессора большим уважением не пользовалась. Вместе с тем профессора располагали крупными привилегиями, выполняли важные функции в администрации государства и церкви, а некоторые создавали просто замечательные труды. С мнением профессоров по многим вопросам религии и права считались. Факультеты права, например, выступали в роли консультантов судов и правителей, что позволяло им пользоваться большим влиянием. Теологи стояли на страже догматов веры; профессора медицины назначались придворными врачами... Этой стороне их деятельности завидовали многие, помещая наиболее известных и влиятельных профессоров на самую верхнюю ступень социальной лестницы.

Но не будем забывать еще об одной особенности рассматриваемого периода: «профессора» как такового тогда не существовало. Были разные группы преподавателей, каждая из которых имела свои обязанности, свой статус, свое жалованье. И все же, несмотря на наметившуюся дифференциацию, в рассматриваемый период (1500-1800 гг.) преподаватели все еще имеют много общего: их характеризуют корпоративизм, нарастающий провинциализм, недостаток профессионализма. Профессор - в прошлом подданный Республики ученых, постепенно превращается в государственного служащего. Преподаватель, живший за счет взносов, становится профессором на жалованье...

В рассматриваемый период, особенно в XVIII в., предпринимаются отчаянные попытки реформировать университеты, повысить ответственность профессуры и устранить источники злоупотреблений - главным образом за счет увеличения жалованья и обеспечения большего социального уважения. Некоторые из этих попыток оказываются удачными: голландские (в XVII в.) и немецкие (в XVIII в.) университеты, например, в Галле и Геттингене, показали, что привлечь и воспитать серьезную, продуктивную и добросовестную профессуру, которая бы рассматривала свои профессорские обязанности как работу с особыми, специфическими требованиями, а преподавательскую карьеру как дело жизни, - задача вполне посильная.